ДОСТОЕВСКОМУ
1871 — 1880
1. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ В Москву.
<Петербург.> 1871 г. 31 июля.
Милый мой дорогой Федя!
Все мы, Люба и Федя, здоровы и ждем нашего папу; ребятишки спали в эту ночь отлично. Любочка гуляла вчера два раза и была в Юсуповом саду более 4-х часов. Новостей особенных нет; Прасковья Петровна присылала своего Ваню с запиской просить у меня взаймы 2 или один рубль; я дала 1 руб., так как у меня у самой немного денег. (Кстати, анекдот про Любочку: по уходе Вани у Любы оказался в руках старый костяной мячик, и мы решительно не знаем, дал ли ей его Ваня или же она сама утащила его у детей в саду, но дело в том, что шарик укатился под комод, и она просила няню достать; у няни был Федя на руках, и она сказала: «не могу, у меня Федя», тогда Люба говорит: дайте Федю, дайте Федю, и показывает на шарик; значит, она возьмет Федю, а пусть няня достанет ей шарик. Я спрашиваю, кому дать Федю? Любе? Да, да. Сегодня, когда ей мыли лицо, она сказала: довольно, хотя при ней никто в эту минуту не говорил этого слова). Вчера был Павел Алекс<андрович>, но, к сожалению, без жены, просидел весь вечер и был в восторженно-красноречивом настроении; говорил все о тебе, напр<имер>: О, как я рад, что он воплотился, наконец, в свою семью, в свое собственное Я!! И наконец дошел до того, что сказал о тебе: если в нем сохранилась хоть капля человеческого смысла; когда я на это расхохоталась, он объявил, что в тебе целая бездна человеческого смысла и что ты ему сделал целую кучу добра и пр. и пр. Вообще был необыкновенно красноречив. Завтра они придут к нам обедать. Что тебе еще сказать: нянька называет Федю мальчиком-купидончиком. Жду сегодня от тебя письма и буду беспокоиться, если не получу. Цалую и обнимаю тебя много раз.
Твоя Аня.
Детишки цалуют своего папочку.
2. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
<Петербург.> Четверг 1 июня 1872 г.
Любочка цалует эту
бумагу вместо тебя.
Милый друг Федя, третьего дня получила твое 2-ое письмо и была очень рада, что дома все покойно. Как теперь твое здоровье? Не было ли после дороги припадка? Прошли ли у Феди пятнушки и что сказал доктор, если ты его звал. Я и Люба здоровы. Люба довольна, весела, на руку не жалуется, но по временам очень просит сейчас поехать в Старую Руссу, что ей тучно, жалко, что папа уехал. Я тотчас же ухожу с нею куда-нибудь гулять. Не упала и не ушибла себе ручки ни разу, в этом будь покоен. Я очень тоскую по Маше и по вас и мучусь при мысли, как будет страдать мама. Она уже очень плачет, зная, что той хуже. Бедная, бедная мама! Мне очень трудно возиться с Любой в это тяжелое время. Хотелось бы остаться одной, подумать, а тут она поминутно возится. Сегодня рожденье Ивана Гр<игорьевича> и Ольги Кирилловны, идем к ним обедать. У них еще ничего нет. Была у меня Александра Михайловна, но недолго сидела, больше никого не было.
Вообще о нас с Любой не беспокойся, мы будем здоровы и воротимся к тебе с целыми руками и ногами. Люба не дает хорошенько мне выспаться, рано встает. Ужасно хочу увидеть тебя и Фечту. Люба называет его не Федичка, а Фечта, и много о нем говорит. Ваня обещает к моему отъезду припасти денег непременно. Я деньги очень берегу, но у меня много выходит на извощики, потому что носить Любу нет сил, а дома она не сидит и тоскует, а потому я и должна раза 4 выходить из дому. Желаю тебе заниматься с успехом, приготовь побольше и за раз побольше продиктуешь, я берусь очень скоро переписать. Не вздумай сам переписывать, это меня огорчит, лучше пиши и приготовляй побольше к моему приезду. Извини, что пишу на лоскуточках, бумаги нет, а купить не сберусь. Цалую и обнимаю тебя много раз, поцалуй Фечту бесчисленно и пиши через день, а если что случится, то и каждый день. Жду с нетерпением, когда пройдут эти 2 недели.
Твоя любящ<ая> Аня.
3. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
<Петербург.> 10 июня <18>72 г.
Сегодня я получила твое письмо от 8 июня и рада, что ты несколько спокойнее. Пишу только несколько слов, ибо ничего нет особенного; завтра же, в воскресенье, и вовсе не напишу, [ибо] разве в случае чего чрезвычайного. Люба здорова и весела, правда, иногда капризится, но не очень. [Завтра] Пойдем для развязывания перевязки в среду, а не в понед<ельник>, ибо только в среду будет три недели. Если все благополучно кончится, то уеду в среду же в 1/2 5-го, а если не успею, то в четверг. Но может случиться, что Барч велит остаться еще на неделю, и тогда я останусь, вообще до среды ничего нового быть не может. Ради бога, не беспокойся и не волнуйся за нас, верь, что все кончится благополучно и мы скоро увидимся. Мама поправляется, но нога еще плоха. Напрасно ты нас упрекаешь за небрежность к ней. У ней было уже доктора четыре, да все говорят, что поправляться нога должна еще недели три. Ольга К<ирилловна> поправляется. Я здорова. Пашу видела, умолял меня позволить ему прийти ко мне, я просила прийти во вторник вечером. Погода здесь хороша. Кажется, все сообщила. Цалую милого Фечту милльоны раз. Ты не поверишь, как мне без него тучно. Милый, милый мой Фечта! (не ты, конечно, а другое дорогое маленькое существо). Я и тебя, милый Федя, очень, очень люблю и скучаю по тебе, вероятно, более, чем ты по мне. Я живу у двоюр<одного> брата, семейство которого на даче, так что мы никого там особенно не стесняем. Твоя Аня. Лиля цалует много раз своего папу.
А. Достоевская.
4. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
<Петербург.> 7 октября 1872.> Суббота.
Милый, дорогой мой Федя, ночь мы провели очень покойно, и ребятишки сегодня совершенно здоровы; сыпь начинает подсыхать и к твоему приезду, вероятно, совершенно пройдет.
Как ты доехал, мой милый? Здоров ли ты? Вчера с машины мы отправились в Гостиный двор, где купили винограду и гостинцев. Приехав домой, она хватилась тебя и говорила: «Где мой папа, отдайте мне папу», — но мы ее уговорили не плакать, обещая, что ты приедешь вечером, легла спать, прося ее разбудить, когда ты приедешь. Сегодня утром она продолжает думать, что ты спишь, и говорит, что тебя надо разбудить. Сегодня мы ходили с нею много гулять. Федя тоже водит няню за руку и, придя в твою комнату, говорит тю-тю, ходит по всем комнатам и, очевидно, ищет тебя. Сегодня принес почтальон 5 нумеров Гражданина. Новостей больше нет; у нас никто не был. Письмо это я отнесу на железную дорогу, потому что если бы я бросила в ящик, то оно пошло бы только завтра, а мне хочется, чтобы ты уже знал, что все благополучно. Вспомни о просьбе Николая Михайловича 140 рублей и съезди к Веселовскому; ему это не покажется странным, ты только отдашь визит, а Николаю Мих<айловичу> окажешь огромную услугу, так как на эти деньги он хочет лечь в больницу. Не забудь поехать. У Перова попроси его карточку и поклонись от меня. До свиданья, мой милый Федуша, целуем тебя много раз, твои Люба, Федя, Аня.
Не беспокойся о нас. Пиши нам, мы будем с нетерпением ждать письма.
Твоя А. Достоевская.
Наш адрес на всякий случай: № 14, кв. № 26.
5. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург>
Старая Русса. 26 июля. Четверг, 1873 г.
Как мне тебя жаль, мой дорогой и милый Федичка! Ты в таком унынии и в таком тяжелом настроении духа (сужу по полученному сегодня письму), что если б была какая возможность, я непременно бы приехала тебя повидать. Успокойся, дорогой мой Федя! Дети совершенно здоровы, и Федя в ночь с субботы на воскресенье не падал с 4-го этажа, а спал преблагополучно в постельке. Милый мой, прошу тебя, не верь ты снам и предчувствиям; будь спокоен, у нас все будет благополучно. Я даю тебе слово, что если кто захворает, непременно тебя известить. Я сегодня весь день печальна и все от твоего письма; ты мне кажешься таким убитым и печальным, что я себя упрекаю, зачем мы сюда поехали. Милый мой, мы ведь опять скоро будем вместе и заживем семьей, дай только ребятишек немножко вылечить. Впрочем, нам не приходится теперь ходить на ванны, так как довольно сыро, а я боюсь простудить детей; будет еще хорошая погода, мы еще успеем взять свои 10 ванн. Когда я рассказала о твоем сне, то Люба сказала: напиши папе, что меня никто не бил и не станет бить. Ребятишки эти три дня на двор не выходят, а играют дома; Федя раскладывает карты по ковру и гадает; говорит: долога, тли (3) дологи, папа ну-ну-ну, значит, дорога, папа приедет. Потом заложит руки за спину, гуляет и говорит: мама, гляди, Федя фодит. Он необыкновенно вежлив и говорит мне: встаньте, идите, а не иди. Он вдруг полюбил яйца всмятку и говорит, что ему «ряпка коку даля». На днях Люба, кушая сама говядину, кричала на Федю: Федя, что ты говядины не ешь! Я спрашиваю: да тебе-то что за дело? — Да мне его жалко! — Отчего жалко? — Если он говядины не ест, то Шенк его возьмет к себе в больницу, а мне его жалко. Играем дома в коршуны, причем коршун Федя преважно роет ямку и отлично отвечает на вопросы, зачем ему нужны камни. Детишками я очень довольна. Продолжаю читать Дело и пришла к убеждению, что все женщины должны сделаться медиками; думаем с Любочкой осенью поступить в Мед<ицинскую> Академию. Что касается моего горя, которое тебя так напугало, то я очень жалею, что написала. Я не думала, что ты так примешь к сердцу, тем более что писала, что оно относится до меня одной. Федя меня ударил нечаянно так сильно, что сломал мне зуб, правда, не на виду, но это меня до того опечалило, что я в первую минуту чуть не упала в обморок. Теперь я равнодушнее отношусь к этому несчастию. Я послала тебе письмо во вторник, но так как ты приказал мне написать немедленно, то я и исполняю приказание моего повелителя. А знаешь, мой дорогой дружок, мне все кажется, что ты приедешь в это воскр<есенье>, хотя ты этого не обещаешь? А как бы было хорошо. Буду ждать с нетерпением след<ующего> письма, а до тех пор не успокоюсь об тебе. Прокл<ятый> Клейн, нужно было уехать; просто денег нет. Как жаль, что ты сам не пошел, ты бы мог потребовать остальные экземпляры для проверки, может, у него проданы 80, а не 50. Они бы посовестились не показать, тем более что таково было наше условие. Во всяком случае непременно в первых числах сходи к ним и потребуй деньги, чтобы долго за ними не оставлять. Кланяйся маме и Ване. Цалую и обнимаю тебя много раз, биллионы раз, думаю, люблю, но не верю моему супругу; Федя говорит, что папу люблит (любит).
Остаюсь твоя любящая жена Аня.
Милый Федя, у меня часто по тебе сердце болит.
6. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург>
Старая Русса. 16 августа 1873 г.
Никогда во всю мою жизнь, милый и дорогой Федя, не была я так испугана, как сегодня утром. Часов в 9 я получила твое письмо, которое меня просто поразило: видно было, что ты нездоров и даже, пожалуй, сильнее, чем ты пишешь. Даже почерк изменился, видно, что писал слабою рукой. Я ужасно перепугалась, тем более что с понед<ельника> ты мог еще более расхвораться. Я решила тотчас отправить телеграмму и спросить, лучше ли тебе, и если не лучше, то хотела выехать завтра в Петербург. Я живо собралась, но только что вышла в переднюю, как вошел посланный с телеграммой. Я так была болезненно настроена, что, увидав телеграмму, просто сошла с ума; я страшно закричала, заплакала, вырвала телеграмму и стала рвать пакет, но руки дрожали, и я боялась прочесть что-нибудь ужасное, но только плакала и громко кричала. На мой крик прибежал хозяин и вместе с телеграфистом стали меня успокоивать. Наконец, я прочла и безумно обрадовалась, так что долго плакала и смеялась. Так как я об тебе беспокоилась, то при виде телеграммы мне представилось, или что ты очень плох, или даже умер. Когда я держала телеграмму, то мне казалось, если я прочту, что ты умер — я с ума сойду. Нет, милый Федя, если бы ты видел мой ужасный испуг, ты не стал бы сомневаться в моей любви. Не приходят в такое отчаяние, если мало любят человека. Но теперь я совершенно спокойна насчет тебя, только умоляю тебя — береги и не напрягай своих сил. Я стала просто ненавидеть Гражданин за то, что он требует так много работы. Эх, лучше бы от него отвязаться!
Мы, слава богу, здоровы, а ребятишки очень веселы. Гуляют свои последние дни. Погода чудесная, но слышен холодок. Если ты поправился, то мы останемся до 23 или 24 числа. Федя очень много говорит, напр<имер>, огонит (1) нас, Федя лягит пать (спать) или мама, сядьте на пол, кьест (кресты) идет, богу в церкви поцалуйте кьест, и дает цаловать книгу. Вообще ужасно много и связно говорит. Лиля очень зовет в Петербург к папочке. Послезавтра кончаем ванны. Больше ничего не могу написать, так как после сегодняшних волнений совсем больна. Повторю только, что у нас все благополучно как нельзя более и что мы мечтаем о приезде в Петерб<ург>. Денег у нас довольно, берегу их очень, береги и ты. Цалую и обнимаю бесчисленное число раз, люблю так, как только можно любить, всей душой, всем сердцем; ужасно мни жаль, что ты мне не веришь и думаешь, что я мало тебя люблю; если б ты хоть в половину так меня любил — я была бы счастлива. Цалую тебя еще раз. Твои Аня, Люба, Федя.
(1) над словом огонит — слово догонит
7. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Суббота 22 июня 1874 г.
Я сейчас только что получила твое письмо, милый и дорогой мой Федичка, и хочу тотчас тебе ответить, чтобы письмо пошло непременно завтра и ты его скорее получил. Мы все, слава богу, здоровы, дети загорели ужасно, но также и поздоровели. Вообще у нас все отлично. Я рада, дорогой ты мой, что ты об нас думаешь и даже тоскуешь. Мы без тебя тоже очень скучаем, особенно я. Ну да время идет, и ты к нам скоро вернешься. Дай бог только, чтобы была польза; я только о том теперь и прошу бога, чтобы поправилась твоя грудь. То, что ты пишешь о своей хрипоте и боли в груди, меня беспокоит <одно слово зачеркнуто>, впрочем, я думаю, что это было от сырости и тебе теперь легче. Мы живем довольно хорошо, ходим на ванны и гуляем целые дни; дети от ванн устают (соленые ванны расслабляют) и спят днем; зато гуляют долго вечером. Я тоже пью воды (впрочем перестала на эти 4 дня по поводу времени), но пока не чувствую особого облегчения; посмотрю, что будет дальше. Погода у нас удивительная, дожди редки и то бывают по ночам.
Милый и дорогой мой Федочка, вот что я скажу тебе насчет твоей работы: прошу тебя, не торопись начинать работы, лучше дай пройти несколько времени, план сам явится; торопливость только помешает. Я помню, как было с Идиотом и Бесами. Ты долго мучился над планом романа, а когда он у тебя составился, работа пошла очень быстро. Пред тобою времени много. Если бы только в сентябре в Петерб<урге> ты сел за работу, то и тогда ты успел бы много наработать. А то с торопливостью можно испортить дело: придется переделывать план, а это помешает художественности. Прости меня, голубчик мой, что я даю тебе советы, но я делаю это от чистого сердца и как твоя большая почитательница, которой было бы больно, если бы роман не удался. Что же касается до того, что ты будто бы потерял от падучей воображение, то это наверно не так; я верю, что у тебя все тот же великий талант и что ты ничего не утратил.
Ребятишки про тебя часто спрашивают. Оба они поумнели, а Люба все приобретает новые сведения. Раз они трогают Биксу (собаку), я им запрещаю; Лиля и говорит: мама, ведь это не шальная собака. Я говорю, почему она знает, что Бикса не шальная? — «У шальной собаки хвост все вниз висит, а у здоровой вверх стоит».
Как-то мы разговорились с Соней и Фисой о женихах, и я говорю, что у Любы есть жених Сережа Кашпирев. «Нет, он не мой жених, у него пришитый язык, а мой жених Костя, батюшкин сын». На днях Костя приехал из Новгорода. Девочки стали Любу дразнить женихом. Она его видела и потом мне говорит: «Я не пойду за него замуж, он военный (гимназист), а ведь я не военная».
Вчера у меня очень болела голова, Федя и говорит: «Мама, перемени со мной голову». — «Ведь у тебя тогда будет болеть». — «Ну у меня пусть болит, а зато у тебя не будет болеть». Люба тоже хотела перемениться головами, но говорит, что «мамина голова для нее велика». Гостинцы я им даю (шоколад, пряники, изюм), но только два раза в день, после обеда (если много съедят мяса) и перед сном. Федя стал очень бережлив и вечером говорит няньке: «Спрячь мне на утро, маму будить утром нельзя». Зато у них и зубы теперь не болят.
Жена батюшки Румянцева больна горлом; у нее нарыв, как был у меня 3-го года. Сегодня с детьми идем на почту отправить письмо и Феде за сапогами (Прасковья сожгла Федин новый сапог; вообще она мне приносит много неприятностей; не пришлось бы мне ее отпустить). Дети очень радуются, что «пойдут с мамой на лынок». Через неделю здесь будет ярмарка, и мы опять отправимся за «иглусками». Рождение Феди — 16 июля.
Милый, милый, тысячу раз милый Федичта, мне без тебя тоже очень, очень скучно. Я очень мечтаю о твоем приезде и рада, что теперь тебе осталось лечиться меньше трех недель. Твои письма я часто перечитываю и всегда жалею, что нет еще третьего листа. Каждую ночь я непременно около часу ночи просыпаюсь от сна, в котором видела тебя, и лежу с полчаса, все тебя себе представляю.
Дорогой ты мой, я тебя очень сильно люблю, ценю тебя и уважаю; я знаю, что ни с кем я не была бы так счастлива, как с тобою; знаю, что ты лучший в мире человек. До свидания, мое милое сокровище, цалую и обнимаю тебя много раз, остаюсь любящая тебя страстно
жена Аня.
Все тебе очень кланяются. Дети тебя крепко цалуют и обнимают.
Р. S. Мне вовсе не нравится твоя подпись: «Твой вечный муж Дост». Какой ты «вечный муж»? Ты мой милый муж, муж навеки, а не вечный муж!
Когда я начала читать о 40-й даме (но которой кажется 25), у меня заныло сердце, но потом я была рада, что ты ее выбранил! Милый мой, я очень ревнива!
8. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса. 29 июня 1874.>
...пока не будет написано хотя 8 листов. (1) Но, во-первых, деньги от Голубевой 1 августа, деньги от Надеина — 77, и еще порядком наберется от разных лиц. Наконец, можно взять у Вани на 2 или 3 мес<яца>. Но вообще из-за скорого получения денег не торопись решаться на план; лишь бы план удался, а то работа у тебя закипит.
Я очень рада, что ты встретил Шаликову и что вообще знакомишься, авось тебе не будет так скучно, да и мне поспокойнее, все же ты не один, и в случае нездоровья тебе помогут. Я очень рада, дорогой мой Федичта, что Кренхен для тебя полезен. Как досадно, что ты с самого начала не начал пить его. Но на случай, если ты увидишь несомненную пользу, непременно останься на неделю или на две, если б даже для этого пришлось тебе прислать еще немного денег. Надо поправиться существенным образом; хотя я тебя и жду нетерпеливо и буду очень счастлива, когда ты приедешь, но я охотно подожду 2 недели, лишь бы была тебе польза. Милый ты мой, ты не знаешь, как я твердо надеюсь, что Кренхен принесет тебе здоровье.
Что ты пишешь о Швальбахе, то, пожалуй, верно. Буду пить, пока не увижу какого вреда.
Милый мой, я очень обиделась, видя что ты прислал мне не 8 страниц, а всего 5. Ты точно отнял от меня что. Я так люблю читать твои милые, дорогие письма и часто их перечитываю, «дай-ка посмотрю, как это там он выразился».
Цалую и обнимаю тебя, мой дорогой. Не сердись на меня за неприсылку писем, иногда почта запаздывает, а иногда они не отправят в тот же день письмо. Но я теперь буду писать каждые 5 дней. Письмо это заканчиваю в субботу 29 июня в 7 час<ов> утра и сама отнесу на почту, чтобы оно сегодня же пошло.
Дети тебя целуют и обнимают, а также и я, твоя любящая жена
Аня.
Если хочешь сделать мне удовольствие, то купи в почтамте чистые марки в 3, 4 и 6 пфеннигов для твоей маркособирательницы и пришли в письме. Если же тебя затруднит, то не присылай.
Федя просит ему купить на рынке «ведро с маслом, я буду ходить и (к) тушать».
(1) начало письма утрачено
9. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Среда 10 июля 1874 г.
Ты не поверишь, милый и дорогой мой Федичка, как ты меня обрадовал, рассказав, что тебе изрек твой доктор. Я очень счастлива, что грудь твоя заживает и, бог даст, заживет совсем. Я мечтаю встретить тебя совершенно здоровым и молодцом. Мы, слава богу, здоровы, и все у нас благополучно. По обыкновению ходим на ванны, а я пью свою несносную воду. Аппетит у меня ухудшился. Дети после купанья отправляются к качелям (около театра, помнишь?). Люба качается, а Федя взлезает по разнообразным лестницам, устроенным для гимнастики, и очень доволен, когда взлезет высоко. Я, конечно, его поддерживаю, и если бы он упал, то прямо мне на руки. Дети очень полюбили ездить на извощике, и я довольно часто нанимаю с ванн; дети в восторге, что проезжают на лошади мимо батюшки, бабушки и прочих знакомых на нашей улице. Любят тоже ягоды, и в этом отношении их очень балует Александр Карлович. Вообще детки ни в чем отказу не видят. На днях Федя, придя к Анне Гавриловне, говорит: а я знаю, что ты из этого шкапа берешь (при этом указал на тот шкап, из которого она вынимает для него гостинцы). Она тотчас встала и дала ему конфету. Тонкий намек! Я рассказала это Любе и спросила, зачем это он сказал (не говоря, что ему дали конфету), она и говорит: мама, знаешь, ведь это он гостинцев просил. На днях Люба крестится и говорит про себя: «Слава богу, слава богу». Я спрашиваю, о чем она молится. Она говорит: «Слава богу, что федино рожденье близко, ты мне купишь куклу в розовом платье». Сегодня, получив письмо, я рассказывала о тебе няне; Федя слушал, слушал да и говорит: «Это вы про барина?». Он со слов няни тебя тоже называет барином. Ну вот, что помню о детишках. Они тебя помнят и очень любят. Федя на мой вопрос, какой ты с виду, ответил, что ты большой, с бородой и с волосами и что у тебя зубы «железные». Какие железные? А такие, какие в Петербурге у бабушки. Не забыл этой мелочи. (1)
Милый Федя, так как ты проедешь через Петерб<ург> в 1-х числах августа, то непременно зайди к Пантелееву.
(1) далее лист отрезан зa исключением последующих строк
10. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Суббота 13 июля. 6 час<ов> вечера 1874 г.
Пишу тебе, мой милый и дорогой Федичка, по обещанию 14 числа (т<о> е<сть> оно пойдет завтра, 14 июля). Я рассчитываю, что оно застанет тебя в Эмсе, но на всякий случай посылаю с этою же почтою письмо в Париж для того, чтобы мой дорогой муж мог знать о нас что-нибудь. Мы, слава богу, здоровы, и у нас все благополучно. Ходим на ванны исправно; погода стоит отличная. Деточки стали тебя очень поджидать и беспрестанно говорят о твоем приезде. Люба недавно утром говорит: «Мама, какой я видела стласный (страшный) сон, я видела, что папа приехал, вас дома никого нет, а я одна караулю дом и одна встретила папу». Разве это страшный сон? — спрашиваю я. — «Что ты, мама, я сказала сладкий сон, а не страшный».
Потом недавно говорит, что она и я будем именинницы в один и тот же день. Я спрашиваю, как же это так? Да ведь будет Веры, Надежды, Любви и матери Софии, ну а ведь ты и есть мать, значит и именины вместе. Люба любит ходить ко всенощной и теперь находится в церкви, а Федя у нас решительно нигилист, говорит: не хочу в церковь, и ходит только к ранней обедне, когда получает от батюшки просвиру.
Я дивлюсь Феде: как только он выйдет из дому, то бежит изо всей мочи и бегает почти целый день; он не боится ничего, лошади, коровы, гуси ему нипочем. Каждый мужик, привозящий к нам на двор дрова, сено и песок, непременно везет Федю на телеге, и Федя без боязни едет с чужим мужиком. Грозы не боится. Если он такой в 3 года, что же будет дальше? Он невзлюбил дом батюшки и ни за что туда не идет, а выискал себе какую-то 2-хлетнюю Машеньку, с которою качается на качелях; он очень любит эту девочку и говорит, что ее жених. Раз я говорю: «Федя, хочешь я возьму к нам Машеньку?» — «Хочу, хочу. Ну, а Лиля куда пойдет?» — «А Лилю я отдам ее отцу». — «Ну так не надо Машеньки». — Значит, Лиля-то дороже его сердцу.
Милый Федя, через 4 дня, т<о>е<сть> 18 июля, напишу в Эмс и в Париж, а теперь пока прощай, цалую и обнимаю тебя миллионы раз и люблю бесконечно. Спешу отнести, чтобы сегодня пошло. Цалую еще раз.
Твоя нежно, крепко и горячо тебя любящая Анька.
Новостей никаких нет. Мама еще не приехала. Все тебе усердно кланяются.
16 июля мы отпразднуем достойным образом, Федю причастим, подарю ему лошадь, Любе куклу, а няне платье. Вспомни и ты о нас в этот день.
11. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> 5 февраля 1875 г.
Милый, дорогой мой Федя, как-то ты доехал, здоров ли ты? Ужасно за тебя беспокоюсь, не простудился бы ты дорогой; не продуло бы голову и ноги. Кажется, вчера не было так холодно, не знаю, как на озере. Пока не получу от тебя письма, буду беспокоиться. Отдал ли ты ямщику одеяло или взял его с собой; напиши об этом непременно. Наши детишки здоровы, вчера ездили кататься и гуляли, а я ходила к Анне Гавриловне поздравить с прошедшими именинами; принесла от нее детям конфеты с картинками, чем их очень обрадовала. Вчера Федя говорит мне вечером: ты поставь две свечки, сядь за стол, а мы будем набивать папиросы. Спали ночь прекрасно, я 2 раза вставала — ходила смотреть на Федю. Сегодня спрашиваю у Феди в шутку: что же ты, Федя, ночью не плакал, он отвечает: «Потому я большой!». Дети тебя цалуют и кланяются. До свиданья, мой дорогой, палую и обнимаю тебя, пиши подробнее.
Любящие тебя Аня, Люба, Федя и неизвестный.
Не распространяйся особенно о скуке в Старой Руссе; я говорила, что мы не скучаем. Про жизнь говори, пожалуйста, что дешева, что ведь совершенная правда.
12. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> 6 февраля <1875.>
У нас все благополучно, мой милый и дорогой Федя, детки здоровы и веселы, хотя уже и теперь начинают спрашивать: скоро ли папа приедет? У нас случилось маленькое происшествие: наверху сбивали полы, и у нас в зале от стукотни обвалился карниз и отлетели обои. Дети, игравшие в другом конце залы, очень испугались, особенно Федя, который очень плакал и долго не мог успокоиться. Я тотчас сходила к хозяйке, чтобы тотчас остановили работы, а то я сегодня же выеду с квартиры; решено оставить до начала мая, до нашего отъезда. К детям нашим пришли поповы, все и даже Фаинка и играли у нас целый день. Ночь спали хорошо, я два раза ходила к Феде. Жду сегодня твоего письма, но, по всей вероятности, получу только завтра. Голубчик мой, пожалуйста, заноси письма сам на Николаевск<ую> жел<езную> дорогу, это от тебя близко, и я буду получать днем раньше. Хожу по вечерам с Лукерьей на почту и получила вчера газеты и Гражданин; писем ни от кого нет. До свиданья, мой неоцененный, палую тебя крепко.
Твоя Аня.
Об нас не беспокойся, у нас все будет чудесно, вот ты-то, ради бога, не захворай и, кончив дела, возвращайся домой; у меня сердце по тебе болит.
13. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> 7 февраля 1875 г.
Вчера я получила два твои письма, мой милый и дорогой Федя, одно с почты, а другое от Тимофея, который доставил мне шарф и одеяло. Он спросил меня, «не написал ли барин на него в письме жалобы», я говорю: пишет, что ты его заморозил; он мне отвечает: «Извините, мороз это уж не от меня-с!». Федя тотчас вытащил ему напоказ свою Матренку и своего Ваську. Очень рада, что ты доехал благополучно, но ужасно боюсь, не простудился ли ты дорогой, ты пишешь, что ты перезяб. Тебе необходимо купить в обратный путь валенки. У нас все благополучно, дети вчера отдали визит поповым, причем Федя был в новых панталонах и очень ими гордился. Ночь спали хорошо. Вообще новостей нет никаких. Каждый день жду с нетерпением вечера, чтоб получить от тебя письмо. Боюсь, дорогой мой Федичка, что расстроят тебя твои благоприятели; ради бога, не поддавайся «наветам коварным».
Будь здоров, мой дорогой Федя, и думай почаще об нас. Детишки тебе кланяются и цалуют тебя. Мама посылает поклон. Любящая тебя твоя Аня.
Привези один фунт конфект на долю Анны Гавриловны.
14. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> 8 февраля 1875 г.
Милый, дорогой мой Федичка! Вчера вечером я отправилась на почту с полною надеждою получить от тебя письмо и узнать о твоих похождениях в Петербурге; но, к моей большой досаде, ничего не получила; по всей вероятности, ты бросил письмо не на жел<езной> дороге, а в простой ящик, и оно пошло на другой день. Мы все здоровы, дети веселы, но ждут своего папочку. Так как у нас все обстоит благополучно, то, если не случится чего особенного и если на твое письмо не потребуется немедленного ответа, я завтра тебе не напишу; меня несколько затрудняет утром поспеть на почту непременно до 9-и часов, а мы, пользуясь нашей свободой, спим до 8-и. Жду с нетерпением вечера, чтобы узнать о тебе что-нибудь. До свиданья, дорогой мой, цалуем и обнимаем тебя.
Твои Аня, Люба, Федя и Incognito.
Чтоб Федя вечером рано не засыпал, мы придумали, что ты пришлешь живую лошадь, и он часто подходит к окну узнать, не привели ли ее?
15. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> Понедел<ьник>. 10 февраля <1875.>
Милый, дорогой мой Федичка, ты меня положительно напугал твоим последним письмом, рассказав, как сильно действует тиф. Голубчик мой, ради самого бога, поспеши устроить дела и приезжай домой, я до тех пор не успокоюсь, пока не увижу тебя дома и здорового. Ты пишешь, что у тебя озноб, не обратился ли он теперь во что-нибудь серьезное? Если почувствуешь себя хоть немного нездоровым, то сейчас же пошли за Бретцелем и от меня не скрывай. Бедный мой Федя, ты там совершенно измучаешься с корректурами и беготней. Я очень рада, что ты дружески встретился с Некрасовым и что ему роман понравился; а каков прием Майкова и Страхова! Каковы люди!!! Мы с тобой и прежде это угадали! Мне очень жаль, что Мещерский уехал. Ну что за глупая история с твоим паспортом: жили по нем лет пятнадцать и вдруг нельзя; экие глупые придирки, верно, ждали от тебя взятки. И что за свидетельство они тебе выдадут, узнай хорошенько, а также, где надо хлопотать постоянный вид и долго ли это дело затянется. Нельзя ли его поручить Полякову, он должен это знать, да и должен же он что-нибудь делать. Видишь, на постоянном паспорте должны быть вписаны твои дети, так ты спроси хорошенько в квартале, нужно ли выслать им метрические свидетельства? А то как же их потом вписывать? Да и можешь ли ты по этому свидетельству просить паспорт заграницу, который тебе придется доставать от Новгор<одского> губернатора. Вот вздумали сделать историю. Милый мой, я так за тебя боюсь, что готова просить тебя приехать, не кончив дел, чтоб ты только не заболел. Голубчик мой, вышли мне немного деньжат, а то мы оскудели. Дети здоровы, мы тоже, гуляют много, но часто вспоминают об тебе. Они цалуют и обнимают тебя.
Голубчик, не вздумай по поводу Симоновой лечебницы остаться дальше; ей богу, тиф страшнее кашля. Федя, ведь мы не получили Р<усского> Вестника за декабрь прошлого года, не забудь захватить. Я вчера тебе не послала письма, как уже тебя и уведомила об этом. Мы, слава богу, здоровы, и за нас беспокоиться нечего; вот ты-то как! Твоя любящая Аня.
Если захвораешь, ради бога, телеграфируй, я сама приеду.
16. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> 11-го февраля 1875
Милый, дорогой мой Федя!
Меня очень удивило, что ты не получил в пятницу моего письма; я пишу письма каждый день за исключением воскресенья; не пропадают ли они в редакции? Мы все, слава богу, здоровы, но ждем тебя с нетерпением, особенно я, так я боюсь, чтобы ты не захворал. Голубчик мой, что ты не шлешь мне деньги? Сделай одолжение, попроси Пуцыковича или Мишу отправить ко мне 50 руб.; я сижу положительно без копейки, а обращаться к отцу Иоанну не хочется, он сам едет в Петерб<ург> на масленую, ему деньги нужны. Прошу тебя, не откладывай присылку денег до своего приезда. Мне за тебя очень больно, что ты имеешь так много хлопот; если не успеешь к Полякову, то не езди, с ним можно переписаться отсюда. Да нельзя ли переменить часы у Симонова, действительно, они тебе очень мешают.
Вчера получила вексель от Манухина; просит продать ему на вексель 25 экземпл<яров> Идиота и 25 экз<емпляров> Записки из Mертвого Дома; я написала об этом Пантелееву, поторопи его выслать эти книги в Москву. До свиданья, дорогой Федя, цалую и обнимаю тебя. Твоя Аня
Прости, что пишу на листочках, бумаги нет, а деньги берегу. Не забудь купить бумаги.
Также можно не ездить и к Тришиным, можно послать проценты отсюда.
17. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> 12 февраля 1875 г.
Вчера я получила твое письмо от 9 ф<евраля>, мой дорогой и золотой Федичка, и очень рада, что ты здоров. Но всего более ты меня обрадовал, описав свидание с Некрасовым и его восторг по поводу «Подростка». По-моему, это было непременно искренно с его стороны, ибо зачем ему льстить тебе, когда он тебя уже имеет. Я ужасно счастлива, что ему понравился роман и особенно рассказ матери. Позвольте Вам заметить, милостивый государь, что это я первая назвала рассказ матери «верхом совершенства», а не Некрасов. Все мы здоровы, дети веселы, но каждое утро рассказывают свои сны, что ты возвращаешься домой и привозишь игрушки. Федя сегодня ночью видел волков, «они меня кусают, а я сел на них и погоняю, и погоняю». Насчет денег я вполне одобряю твое мнение выслать их раз, а сама обойдусь своими, а в случае надобности возьму у батюшки. Дорогой мой, как ты устал, должно быть, только тогда успокоюсь, когда ты будешь с нами.
Последнее письмо я отошлю в пятницу, в субботу посылать уже не буду, так как думаю, что ты в субботу уже выедешь. Ты, верно, напишешь мне на днях точный адрес твоего выезда, чтобы я могла распорядиться насчет ямщика. Вообще приедет за тобой ямщик Андрей, Тимофей или Колгушкин, но ты должен ехать на постоялый двор, где останавливаются старорусские ямщики, наискось гостиницы Соловьевой, так как, по всей вероятности, они не подъедут на станцию жел<езной> дороги. До свиданья, дорогой мой, цалуем тебя крепко. Твои Люба, Федя, Incognito и Аня.
Дорогой мой, я начала [видеть пренеприятнейшие сны, главным лицом которых являешься ты].
18. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> Четверг, 13 февраля 1875 г.
Милый мой золотой Федичка! Мне ужасно досадно, что ты не получаешь моих писем — тогда как я пишу каждый день. На почте уверяют меня, что письма отправляются непременно в тот же день; что с ними делать, буду отправлять с вечера. Вчера вечером я получила зараз твои два письма от понед<ельника> и от вторника, и так как дети бросились ко мне с вопросами о тебе, то я им и подарила по письму от тебя, а затем им прочла. Федя был в восторге, объявлял няньке, Лукерье и молочнице, что он получил от папы письмо, и в заключение сложил его в комочек и положил в портмоне. Все мы здоровы как нельзя более. Голубчик мой, сделай мне большой подарок, купи в аптеке английские соли, которые употребляются при обмороках, нюхать (а не принимать внутрь). Это очень помогает при головной боли, а здесь достать нельзя, а также пломбу в палочках для запломбирования зубов; сделай мне это одолжение. Завтра, в пятницу, напишу тебе в последний раз, а то письмо заваляется в редакции. Голубчик мой, боюсь, как ты будешь домой возвращаться, купи, голубчик мой, себе валенки, ради бога, или мешок для ног, такие мешки продаются в Гостином дворе в сапожных лавках. Завтра уже отыщу ямщика Андрея, Тимофея или Колгушкина и дам ему одеяло; я скажу, чтоб они подъехали к станции, ты спроси у входа, нет ли из Старой Руссы ямщика, который привез одеяло из дома Леонтьева. Если ямщиков тут нет, так надо ехать на постоялый двор и там спросить. До свидания, мой вечный друг Федичка, жду тебя с нетерпением, так я боюсь, чтобы с тобой чего не случилось.
Твоя любящая тебя очень
Аня.
Милый мой, не забудь разузнать, почему твое имя попало в объявление о Ниве.
19. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Старая Русса.> Пятница, 14 февраля <1875.>
Милый, дорогой мой Федичка, все наши здоровы, кроме меня, вот уже три дня, как голова болит невыносимо. У нас ночью случилось происшествие: умерла наша хозяйка Александра Ивановна от удара. Она еще два дня тому назад была у нас и просидела часа 3. Голубчик мой, это письмо будет последнее, так как я вполне уверена, что ты выедешь в субботу. Но если надо, то оставайся до воскресенья, но, пожалуйста, не дольше. За тальмой к Сниткиным, если не будет времени, не заезжай.
Позволь мне тебя поздравить, дорогой мой муженек, с завтрашним днем. 15-го февраля исполнится восемь лет, как мы женились! Восемь лет! Как они быстро прошли. Голубчик мой, я была все эти восемь лет очень счастлива и знаю, что никто другой не дал бы мне столько счастья. Да и ты, я в этом уверена, не будешь вспоминать это время с неприязненным чувством, несмотря на весь вздорный характер и нытье твоей жены. Голубчик мой, я себе желаю прожить с тобою еще 28 лет, а может, и ты от этого не откажешься. Завтра, несмотря на малые капиталы, у нас будет пир горой. До свиданья, мой дорогой и вечно любимый муж, цалую и обнимаю тебя крепко и остаюсь твоей вечно любящей тебя женой Аней.
Все мы ждем тебя с большим нетерпением.
20. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
<Петербург.> Вторник <8 апреля 1875.> 10 час<ов> утр<а>.
Дорогой мой Федичка, вчера я приехала в 6 часов вечера (а потому и не успела отправить тебе письмо); на станции меня встретил Ваня, приехавший утром. Отправились к нему и проговорили до 10 час<ов> вечера; нашла, что в нем крутой переворот к лучшему, решения его прекрасны, но в письме не объяснишь. Изменился он до того, что его узнать нельзя. У Сниткина я нашла твою телеграмму, из кот<орой> узнала, что ты не получил моей телеграммы, решительно этого не понимаю; я вчера утром до 9 час<ов> отправила. Я здорова. Выеду, по всей вероятности, завтра, в среду вечерком. Дорога очень хороша, и я на ней нисколько не устала. Цалую тебя много раз, твоя Аня. Поцалуй покрепче Лилю и Федю. За меня не беспокойся.
21. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Ст<арая> Русса. Суббота, 24 мая 1875 г.
Пишу тебе это письмо, мой милый и дорогой друг Федичка, в субботу в шесть часов вечера, сейчас отнесу его на почту, а дойдет оно завтра, в воскресенье; так что, вероятно, придет в Эмс раньше тебя. Все мы, слава богу, здоровы. Как-то ты поживаешь, мой золотой Федичка, как ты доехал, здоров ли ты? Буду беспокоиться, пока не получу от тебя известия из Эмса. Дорогой мой, я очень по тебе скучаю и даже всплакнула вчера и третьего дня, но стараюсь совладать с собою, завалила себя шитьем и стараюсь как можно больше сшить в день. Дети, слава богу, здоровы и ведут себя хорошо; Лиля сегодня говорила: когда это лето пройдет, и папа приедет? Федя необыкновенно со мною ласков, но часто приходит за гостинцами, хотя я и пригрозила, что когда выйдут гостинцы, то новых уж я не куплю. Впрочем, я выдаю гостинцы гомеопатическими приемами. Александр Карлович устроил детям качели, и они часто качаются. Сегодня же отправились к Георгию ко всенощной. За них не беспокойся, все будет благополучно. Завтра сбираемся идти на ванны на музыку, так как завтра произойдет открытие вод. Дети разоденутся в свои лучшие костюмы, подаренные их папочкой; они заранее торжествуют. Купаться начнем не ранее четверга, так как раньше не успеем пригласить доктора. Бани мы сегодня не топим, ибо та дама очень занята сегодня и обещала быть в понедельник. Получила Гражданин и Семейные вечера и С<анкт>-П<етербургские> В<едомости>, писем же ни от кого не получала. Новостей нет никаких. Грустно мне без тебя, сокровище ты мое, все различные опасения и сомнения, но я их старательно отгоняю. Напишу тебе во вторник вечером, 27 мая, а пойдет в среду. Цалую и обнимаю тебя, мой дорогой папочка, люблю и верю в тебя бесконечно. Детки тебе кланяются и цалуют тебя много раз. Твои любящие тебя Аня, Лиля, Федя и дорогой неизвестный.
Не забыл ли ты нашего адреса: Перерытица, д. Гриббе.
Милый папочка, я знаю, ты на меня очень сердился в первый день твоего приезда в Петербург. Ты не нашел своего светлого галстука. Голубчик мой, я была так уверена, что его тебе положила!
22. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <Старая Русса.> <В Эмс.>
Среда, 7 часов утра. 28 мая 1875 г.
Как ты поживаешь, мой дорогой, милый и бесценный Федичка? Как твое здоровье, успел ли ты устроиться и начал ли леченье? Жду с нетерпением от тебя письма, чтобы успокоиться на твой счет; письмо же от тебя рассчитываю получить не ранее будущего вторника. Мы все [вчетве<ром>] здоровы, как нельзя более, дети исправно кушают, отлично спят и целый день гуляют. Баня была у нас в понедельник и была приглашена известная особа, которая нашла, что все благополучно, что ребенок лежит, как следует, и что, по ее мнению, прибытия его должно ожидать самое раннее около 25 июля, а всего вероятнее 2-мя неделями позже. Вообще же ничего нового мне не сказала. Значит, ты можешь быть покоен. Доктора Васильева я позову в пятницу и тоже его расспрошу, а что он скажет, обо всем напишу. Газеты получаю исправно, но зато писем ни от кого нет, даже мама ничего не пишет. Твое одно письмо из Петербурга я получила и заключила, что ты выехал в воскресенье утром. В воскресенье я была с нашими в театре и весело провела вечер. Труппа огромная и очень порядочная. Дети милы ужасно; Федя часто поет громко:
Придет серенький волчок,
Схватит Федю за бочок
И утащит во лесок
За ракитовый кусток.
Он очень просил меня купить мороженого; я ему обещала, но велела самому сторожить; раз он услышал крики мороженника и до того потерялся, что сначала бросился бежать ко мне, но, не добежав, выскочил за калитку и кричит няньке: «Сторожи его»; потом ко мне и с самым счастливым видом объявил, что принесли сахарно<е> мороженое, затем побежал вниз. Я купила. Когда стали есть его, то я просила держать во рту пока не растает и спрашиваю Федю: у тебя очень холодно во рту; он отвечает: «Очень холодно». — Ну так не надо его есть. — «Нет, мама, у меня от мороженого очень горячо во рту!». Лиля тоже очень мила; недавно она так хорошо прочитала «Отче наш», что я удивилась. Я ее начала приготовлять к известию о новом брате или сестре; но она их вовсе не желает, а «лучше бы у нас родились козелок и козушечка». Дорогой мой Федоша, писать больше тебе не о чем, новостей никаких, я все шью, шью, шью и шитью конца не вижу. Сегодня думаю отправить деньги 24 рубля за три месяца за кладовую, да думаю отдать за дачу Алекс<андру> Карловичу. Все тебе кланяются. Детки тебя крепко цалуют и уже начинают поджидать обратно. Будь, голубчик, покоен насчет нас; если бог поможет, мы будем и живы, и здоровы. Напишу в воскресенье 1-го июня. Цалую и обнимаю тебя много, много раз и люблю свыше меры, чего Вы, милостивый государь, может быть, даже и не стоите; впрочем, непременно стоите. Начинаю видеть тебя, голубчик, во сне, что очень дурной знак. Цалуем и обнимаем тебя миллионы раз.
Твои Лиля, Федя, Аня и Леля или Наташа.
Слуги ведут себя хорошо.
Дорогой мой, прости за просьбу: в прошлом году ты мне не купил карточки Гамбетты; сделай одолжение, купи теперь и вложи в письмо; меня очень просят.
23. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Суббота, 6 час<ов> вечера. 31 мая 1875 г.
Пишу тебе только несколько строк, мой дорогой и милый Федичка, чтоб только тебя успокоить на наш счет; большое письмо напишу тотчас по получении от тебя письма, так как кроме петерб<ургского> письма я от тебя не имею весточки. Начинаю даже беспокоиться, хотя сознаю, что раньше вторника мне нечего и ожидать. Все мы здоровы как нельзя больше и все благополучно, но у Вашей супруги расстроены нервы донельзя, все меня раздражает: лай собак, рев коровы, ветер, и я чуть не плачу. Детишки от моего дурного расположения духа не страдают, так как всё на дворе и ведут себя премило. Сегодня мы накупили березок и украсили комнаты; дети чрезвычайно рады, что у нас в комнатах сад. Милый мой, люблю тебя очень, цалую и обнимаю миллионы раз, дети тебя обнимают и цалуют.
Твои любящие очень
Аня, Люба, Федя.
Как только получу письмо, тотчас отвечу, а то напишу во вторник вечером.
24. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Стар<ая> Русса. Вторник. 3 июня 1875 г. 7 час<ов> утра.
Ты меня несказанно обрадовал, дорогой и бесценный мой Федя, твоим письмом из Берлина, тем более, что я раньше вторника не рассчитывала от тебя получить. Я его получила в субботу вечером, полчаса спустя как отправила тебе письмо; поэтому-то я и решила ждать от тебя первого письма из Эмса и тогда отвечать. Это ожидаемое и дорогое для меня письмо я получила вчера в понед<ельник> в 11 час<ов> вечера, а теперь утром спешу написать и отнести на почту, чтоб оно сегодня же пошло. Будь покоен, бесценный мой голубчик, все мы здоровы, и все у нас благополучно. На ванны начнем ходить с послезавтра, так как вот уже целую неделю у нас сильнейший ветер (впрочем теплый) и дождь через каждые полчаса, хотя все быстро просыхает при ярком солнце, но я рассудила, что лучше выждать, чем рисковать простудить детей после горячих ванн. Детки все время в саду или на дворе и ведут себя до того хорошо, что приводят меня в изумление. Я тоже здорова, но вижу каждую ночь кошмары, и главное, расстроены нервы до невозможности, я прихожу чуть не в ярость от всякой мелочи, и единственное средство успокоиться — это остаться совершенно одной на полчаса. Голубчик мой, это я пишу тебе, чтоб ты видел, что я от тебя не скрываю; ты же насчет меня не беспокойся, это все пройдет, когда переменится погода и я буду больше ходить. Я ужасно рада, что Орт нашел тебя поправившимся, а главное, что те ранки не открылись; дай-то бог, чтоб ты залечил рану окончательно; видишь ли, Федочка, а ты еще сомневался, ехать ли в Эмс, кончилось бы тем, что и те ранки открылись, и тогда бог весть, что бы вышло. Теперь же лечись, а главное, умоляю тебя, об нас не беспокойся, а то это тебе повредит; уверяю тебя, чти я тебя обо всем буду извещать и уж непременно телеграфирую, если б что случилось. Писать буду по средам и воскресеньям или тотчас же по получении письма; следующее письмо напишу или получив твое, если же не получу, то в субботу. Вообще же, дорогой мой, не беспокойся, если б даже не получил от меня в обещанный день письма; мало ли задержек на почте, да и нам другой раз не поспеть рано утром отправить письмо. Федя меня часто спрашивает: когда папа приедет; я говорю, что не скоро. «Это ты меня дразнишь, он, верно, скоро приедет». Недавно, ложась спать, Федя устроил в постельке из одеяла гнездышко и уверял меня, что у него там птички и что они снесут ему яйца, разные, крашеные, и спрашивал, не передерутся ли птички у него в гнездышке? Теперь я пишу письмо, а он стоит передо мной — и сейчас мне сказал: «Все бы тебе, мама, стараться!». Лиля ставит свою новую куклу к стене и отмечает, «сколько та выросла с масленицы». Раз у Феди спустились панталошки, и Лилька говорит: «Ах мама, он мне весь свой стыд показал». Феде я купила соломенную шляпу, сшила два костюма, Лиле два платьица, и они у меня такие красавцы. Время я провожу однообразно, все сижу в саду и шью; вчера, впрочем, была у батюшки. Новостей нет никаких. Получила одно письмо от мамы; она пишет, что в тот раз Ваня и О<льга> К<ирилловна> доехали вместе до Курска, и она хотела ехать в деревню, но в Курске стала просить Ваню отпустить ее на день посоветоваться об чем-то с К. Делать нечего. Ваня пустил, и она воротилась в Москву, а он поехал в деревню. Через пять дней она пишет умоляющее письмо и просит прислать кого-нибудь за нею. Ваня опять сам поехал, остановился в той же гостинице и узнал, что у ней К. и что они заперлись. Ваня постучал, и ему отворил К. Ваня до того рассердился, что плюнул ему в лицо, Ольга же опять за него заступилась. Ваня ушел к себе, и вслед за ним пришла к нему Ольга и стала оправдываться и укорять Ваню, что он обидел К. Ваня опять пришел в гнев, сказал, что он больше не дурак, что теперь все кончено, и в заключение выгнал ее из своего №, а сам тотчас же поехал в деревню. Мама уверяет, что он больше не хочет за нею гнаться, не знаю, сдержит ли он свое слово. Все родные в Москве говорят ему, что, верно, он и сам перед нею виноват, что так за нею гонится, а что лучше бы он дал ей пошляться, тогда бы она сама явилась. Но каково же так испытывать терпение Вани? Что за наглость, и что за нахальство! Ей, очевидно, хочется воротиться домой, жить хозяйкой и иметь под рукой К. Чем это все кончится? С<анкт>-П<етербургские> В<едомости> я не получаю с неделю; получила всего один №, который был наполнен исключительно объявлениями, без передовой статьи и фельетона, думаю, не прекратилась ли газета? Цалую и обнимаю тебя миллионы раз, мое дорогое сокровище, люблю тебя бесконечно, дети тебя цалуют и крепко обнимают.
Аня.
Пожалуйста, не заглядывайся на хорошеньких дам разных национальностей. Я этого не люблю.
25. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Стар<ая> Русса. Суббота, 7 июня 1875 г. 7 час<ов> утра.
Вчера поздно вечером получила от тебя письмо, мой дорогой и неоцененный Федичка, и пишу, чтобы сегодня уже пошло. Дорогой мой, из письма твоего видно, что ты очень тоскуешь, скучаешь и об нас беспокоишься; голубчик мой, поверь что у нас все будет благополучно, и дети, и я как нельзя больше здоровы; тем, что ты беспокоишься, ты, наверно, повредишь своему леченью. С детей я глаз не спускаю и вовсе на них не кричу, уверяю тебя; к тому же они ведут себя удивительно, так что и сердиться на них не приходится. В среду был у нас доктор Васильев, осмотрел ребятишек и нашел, что они вовсе не золотушны, но имеют небольшое расположение к золотухе, а потому купанье может принести пользу. На Федю даже полюбовался и на мой вопрос: не золотушная ли у него полнота, ответил, что он вовсе не толст, а просто здоровый, плотный мальчик лет шести. Когда я ему представила детей и сказала их лета, то он удивился и сказал: «Не наоборот ли?». Прописал им 10 ванн соленых с железным порошком, а так как они выросли, то в маленьких ваннах им сидеть больше нельзя, и велено сидеть обоим в одной большой ванне. Мне он позволил брать игольные ванны и сказал, что они очень полезны в последнее время беременности, так как расширяют матку и приготовляют внутренние части к расширению во время родов; но не позволил их брать каждый день (это бы меня очень ослабило), но через два дня в третий и в более высокой температуре, именно в 26%. Про меня выразился, что во мне немного малокровия, и позволил, если хочу, пить Швальбах. Вообще человек, кажется, знающий. Про время родов выразился, что, по его мнению, они должны произойти от конца июля до половины августа; на мой вопрос: нет ли между приезжими доктора или акушера, сказал, что Рохель акушер и великолепно знает свое дело; видишь, голубчик мой, ты можешь быть спокоен, что на случай какой непредвиденный я не останусь без помощи.
Вчера, в пятницу, мы взяли первую ванну, а сегодня дети возьмут вторую. В ванне ведут себя отлично, не плачут и не кричат, а на музыке держат себя до того солидно, что смешно смотреть. На днях детям вспомнились раки, и они сами заказали себе на завтра обед: суп с шариками (любимый Лильки), раки и компот, а также заказали, каких им купить гостинцев. Гостинцы они получают раза четыре в день, но в маленьких размерах, а Федя так даже выразился: «При папе надо подставлять обе руки, а при маме и одну руку довольно». Вспоминают о тебе и часто спрашивают, когда ты вернешься? Гражданин я получаю; не напишешь ли ты Пуцыковичу, чтоб мне не высылали, я и без него обойдусь, а пусть бы высылали тебе. Новостей нет никаких, приезжих очень немного, да и те скупые, а в театре бывает каждый раз человек 15, не более. Вчера мы всей нашей компанией были в театре, но я проскучала. Думаю, беспрестанно думаю о моем дорогом, вечно милом и неоцененном папочке, которого бесконечно люблю и уважаю. Очень мне бывает без тебя скучно, ну а сны вижу самые непозволительные, а в них всегда папочку. Так ли часто думает папочка об своей глупой женке? Дорогой мой, не скучай, не тоскуй и об нас не беспокойся, все будет отлично, а будешь тревожиться, и пропадет все твое леченье. Цалую тебя миллионы и биллионы раз и люблю бесконечно.
Детки обнимают и цалуют тебя крепко.
Твои Аня, Федя, Люба и два неизвестные, но дорогие существа (я уверена, что я тебе подарю парочку).
Напишу тебе в среду утром непременно.
Ишь ведь какой нехороший, нашел-таки нужным прочесть мне лекцию о гигиене.
26. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Понедельник 9 июня 1875 г.
Вчера поздно вечером я получила твое письмо, мой дорогой, бесценный и бриллиантовый Федичка, но не ответила сегодня утром потому, во-первых, что проспала до 8 часов и, следовательно, опоздала подать на почту, а во-вторых, что отправила письмо в субботу; пишу тебе в пять часов вечера и сейчас пойду с моим Федочкой в город за сапогами, а зараз и отнесем письмо на почту. Дорогой мой, я не понимаю, почему до тебя идут так долго письма; я твои получаю на пятый и самое позднее на шестой день: так, письмо твое от среды я получила в воскресенье вечером. Твои письма просто меня печалят, видно, что ты в тяжелом и грустном настроении. Бедный мой Федичка, хоть бы ты нашел знакомых, чтобы было хоть слово с кем перемолвить; я бы ужасно была рада, если б ты встретил Шаликову. Твои грустные письма повредят и леченью твоему, и работе; ты все грустишь, что не приходится работать; дорогой мой, не горюй, может, еще удастся поработать; как мне жаль, что меня нет с тобою, мне кажется, я бы тебя рассеяла. Все наши здоровы, и все благополучно. Сегодня Алекс<андру> Карловичу сгружают дрова с барки, и дети целый день на берегу, все смотрели, как барка села на мель, как ее поднимали шестами и как бабы носят дрова и распевают песни. Детей это очень заняло. Вчера мы были на музыке, дети в своих хороших платьицах и ужасно гордились, что хорошо одеты; Федя утомился и вдруг в антракте задремал; я его потом спрашиваю: как же ты это, Федичка, заснул? Он мне отвечает: «Поди ты от меня прочь с твоим заснунием». По вечерам детки с разными девочками играют в краски и в кошку-мышку, и Лиля сделалась препрыткой и преловкою мышкою; бедного же Фединьку тотчас же ловят. Сегодня Федя мне сказал: «Ты напиши папе письмо, что мы играем в игрушки». Федя очень часто о тебе вспоминает, иногда несколько раз в день и предлагает мне: «Съездим за папой заграницу», Лиля же говорит о тебе, когда ей напомнят. Твои поцалуи и слова я передаю детям, а они говорят: «А еще что?». Они взяли уже 4 ванны, а я две, и после ванны слушают музыку и идут к качелям и представь! оба качаются вдвоем на гигантских шагах, и Федя меня просит: «Занеси меня повыше, мама». Затем Лиля качается на других качелях, а Федя взлезает по лестницам порядочно высоко. Алекс<андр> Карлович очень балует Федю и раз его спрашивает: чем ты Федя хочешь быть, когда большой вырастешь, — офицером? — Я хочу быть пастухом! — Каким пастухом? — Да вот водить коров! Так мы и не добились, почему он избрал это занятие. Лиля часто говорит: «Ну что, брат Александр Карлович!». Больше не запомню о детях (твоя мысль о записывании детских разговоров мне понравилась, и я заведу книжку). Я чувствую себя вполне здоровой, и незнакомец тоже, ложусь в 10 час<ов> и встаю в 1/2 8-го, много ем и вообще веду себя хорошо. Все ненужные мысли и опасения отгоняю от себя прочь. Все сижу в саду и работаю, наряжаю моих пташек, которые рады хорошему платью и сами его берегут. Но Федочка просто меня разоряет своими сапогами: недавно купила ему две пары, одну износил, а другие — из дурного товара и лопнули. Иду покупать сегодня новые. Милый мой папочка, хоть я и не кучу, а деньги все-таки выходят, хотя не в страшных размерах. Деньги за дачу 75 руб. я отдала Ал<ександру> Карл<овичу>, и теперь мы не должны ни копейки; выслала за кладовую за 3 мес<яца> по 8 рублей — 24 рубля. Благодарю тебя за то, что ты хочешь, чтоб я бывала в театре; я была два раза, но не знаю, скоро ли пойду еще. Фотограф сюда не приехал, и я лишена возможности снять с ребятишек карточки. Милый мой, верно в Эмсе есть отличная фотография; снялся бы в новом костюме, как бы меня порадовал, да и деткам бы было приятно. Какой ты стал, что-нибудь сообщишь о себе, да непременно прибавишь: «Ты, верно, назовешь меня фатом». Так ты мало, значит, знаешь твою Аньку, если думаешь, что всякая мелочь, до тебя относящаяся, для меня не дорога. Я очень рада, что ты одет как картинка и что шляпа к тебе идет, хотя вовсе бы не желала, чтобы это находили другие... дамы. Я уверена, что твоя простуда теперь уже прошла, хотя прошу тебя очень, пригласи доктора, если почувствуешь себя нездоровым, слышишь, непременно. Все тебе кланяются. Приезжих очень мало, Леонтьев дом весь пуст.
Ну до свиданья, мое дорогое сокровище, напишу тебе в пятницу или в субботу. Хотелось бы к тому времени получить от тебя. Обнимаю и цалую бесконечно моего дорогого, доброго, милого и ласкового мужа. Аня. Люба. Федя.
Федя пышет здоровьем, но загорел ужасно, Лиля имеет здоровый вид в красные губы.
Писем ни от кого не имею. Новостей нет.
27. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс>
Старая Русса. Четверг, 12 июня 1875 г.
Здравствуй, мой дорогой и милый Федя, как твое здоровье, как ты поживаешь! Милый мой, письмо твое от 7 июня (субботы) я получила вчера, в среду, поздно вечером и отвечаю тебе ровно через три дня (как ты сам назначил); последнее же письмо послала во вторник, это пойдет завтра утром. Я решительно не понимаю, почему письмо мое от 31 мая отправлено отсюда 3-го июня, это бог знает что такое! Поговорю об этом на почте, но вперед знаю, что ответят какой-нибудь вздор и скажут, что задерживают письма в Петерб<урге>. Уж не Готский ли распорядился доставлять ему мои письма ради наблюдения; впрочем его, кажется, нет в Руссе. Вообще я как нельзя больше сержусь на подобную неаккуратность, но уверяю тебя, голубчик, я в ней нисколько не виновата, так как сама отношу на почту. Дорогой мой, все мы здоровы как нельзя больше, и все благополучно. Детки купаются каждый день и взяли 7 ванн, я уже три ванны; оба они цветут здоровьем, в особенности Федя; очень послушны и часто вспоминают о тебе. Лиля теперь подружилась с той девочкой Машей, которая прислуживает у Анны Гавриловны, не отходит от нее и научилась у ней разным песенкам. Она очень просила послать эти песенки папе; исполняю ее желание и выписываю:
Что под мостом,
Рыба с хвОстом,
Некому ловить!
В Старой Руссе ребят много,
Некого любить!
Из другой, всю она не знает:
...... остались.
Дети малые, жена молодая,
Конь вороный, сбруя золотая,
Две корзины рябины,
Полтора куля грибов
Если это не любовь?
Бери бабу без зубов!
Еще:
Купи мне косыночку
вязененькую (вязаную),
Полюби меня девочку веселенькую,
Купи мне на платьице беленького
...............................
Я пойду по одежде крестьяночка,
По походке немочка
Старой Руссы девочка.
Затем знает какую-то длиннейшую песню про 54 год и непременно хочет, чтоб я тебе ее послала; непременно перепишу, но теперь некогда. Сегодня дети стали ужасно просить, чтоб я их покатала на лодке (они каждый день пристают), и я решила, что будет грести нянька (она прежде была лодочницей), дети с восторгом побежали к пристани, но вдруг лодку взяли (лодок только две). Дети просто пришли в отчаяние и жалобно сказали: мама, мама, мы опоздали. Тогда господин, сидевший в лодке, предложил прокатить детей, разумеется, мне неловко было отказаться, и он нас два раза прокатил по озерку. Дети были очарованы, тем более, что катались в первый раз в жизни в лодке.
Вчера получила письмо от мамы: нового ничего нет, Ольга живет с К. в Сумах (18 верст от Вани) на одной квартире и опять писала Ване умоляющее письмо, что она нездорова, просит прислать кого-нибудь за нею и что она согласна на все его требования. Ваня сам не едет и посылать за ней не хочет. Если б она, действительно, хотела вернуться к детям, то могла бы приехать и сама, без того чтоб за нею присылали. Но ей просто хочется хвастаться перед К. тем, как Ваня ее любит, что он за нею гонится; ей хочется вернуться полновластной хозяйкой в именье и жить с К., так как она теперь не стыдится жить с ним вблизи именья и у всех на виду. Один Ванин знакомый, порядочный человек, живущий в Сумах, рассказывает, что она распускает про Ваню слухи, что он тиран, варвар и что если б она не любила детей, то ни за что бы не пошла к нему назад, а К. называет своим хорошим знакомым, хотя и живет с ним на одной квартире. Хорошая любовь к детям, когда она их не видела более 3-х месяцев! Все Ване советуют не обращать внимания на ее письма и за ней не посылать; пусть она поймет, наконец, сама, что так жить нельзя. Этакая гадина! Она хочет, чтобы Ваня опять поехал за ней и чтоб опять произошло что-нибудь вроде прежних историй. Ваня будет высылать ей по 50 руб. в мес<яц> <две строчки зачеркнуто> в таком бы случае, если б она К. бросила. Бедный Ваня! Впрочем он стал спокойнее и занимается делами. До свиданья, мой дорогой и бесценный Федочка, цалую тебя много, много раз и прошу тебя не тосковать и о нас не беспокоиться. Напишу в понедельник непременно.
Цалуем и обнимаем тебя горячо.
Твои Аня, Лиля, Федя и два неизвестные существа.
Погода у вас уже 2 недели великолепная и жаркая.
28. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> 15 июня 1875 г. Воскресенье. 4 часа дня.
Дорогое мое сокровище, мой милый муж, золотой Федочка! Твое письмо от вторника 10/22 июня я получила вчера, в субботу, вечером и отвечаю тебе сегодня, чтобы положить его на почту сегодня же и чтоб оно пошло непременно завтра. Я очень рада, бесценный мой Федя, что ты здоров, хотя очень за тебя горюю, что ты все еще находишься в такой тревоге и в таком беспокойстве. Как мне жаль, что ты не нашел никого знакомых, ты бы меньше тосковал, а от этого лучше бы пошло и твое леченье. Главное, дорогой мой, об нас совершенно не беспокойся; бог даст, все обойдется прекрасно, и мы встретим тебя здоровые и веселые. Детки ведут себя отлично, ходят каждый день на ванны, много гуляют, много едят и вообще меня очень утешают. Федя после каждого твоего письма спрашивает: да когда же папа домой приедет? и строит планы, как мы пойдем на пристань и станем в разных местах, а ты будто бы их не узнаешь, так они выросли; а они-то подбегут, схватят тебя за пальто и закричат: папочка, папочка! Лиля о тебе реже спрашивает, хотя ко мне она очень ласкова. Сегодня Лиля говорит Феде: дай-ка я погадаю тебе на ручку, будто я цыганка. — Ну погадай! — Она взяла его руку и стала рассматривать: «У тебя будет счастливая женка, ты пойдешь гулять, у тебя будет золотой гривенник, ты будешь здоров, у тебя будет золотой пояс, золотое колечко, ты будешь богат!». Он ее выслушал и говорит: «Ну, цыганочка, много же ты мне наврала!». Узнав, что я пишу тебе письмо, Федя просил тебе передать, что «мы не вольничаем». Лиля часто помогает Феде, расстегивает и застегивает его штанишки и сейчас сама оделась и его одела во все чистое и без посторонней помощи, чтоб идти к батюшке. У нашего батюшки поселилось семейство купца Сытова, у которых девять человек детей. Наши дети с ними познакомились и ходят гулять. Мое настроение несколько улучшилось (я объясняю это действием ванн), я спокойнее, не так раздражаюсь и не думаю о ближайшем и страшном для меня будущем. Бог даст, все пройдет благополучно, я мы устроимся; дорогой мой, не горюй и не тоскуй, мы бывали в очень тяжелом положении, и бог помогал нам; поможет и не оставит нас и теперь.
Пятьдесят четвертый год!
Припечалился народ
Царь записочку пришлет
Он такую, не простую
Про солдатчину большую.
Писаря ночи не спали,
Главно дело исполняли,
Закричали во весь рот
Собирайся весь народ
Собралось народу тесно
Во присутственное место.
Наезжает Соловьев
Для исправности делов,
Для подъема жеребьев
Братцы жребьи кидали,
Отцы плакали-рыдали
Послужить надо царю
За Россию за свою.
Ты Россия, мать Россия
Мать российская земля!
Про тебя, моя Россия,
Широка молва и шла
Да такая — широкая
Про младого казака
Казак с пушечек палил.
Выше лесу дым валил.
Далеко пыли летели,
Через синие моря,
Через Улански острова.
Чуть завидишь во дыму
Воронцов гулял в полку,
Курил трубку табаку,
Чтобы пьяному быть,
Поспелее поступить,
Французу голову срубить.
Француз голову повесил,
Индо слезы потекли,
Что со этих со слезец
Мы совьем царю венец!
Нашей песенке конец!
Лиля очень просила послать тебе эту песенку, которую она мне сейчас сама продиктовала, а Федя ее поправлял.
Дорогой мой, ты просишь писать факты, но у нас все так тихо и так по-прежнему, что решительно затрудняешься, что тебе сообщить. Купила полотна и бумазеи и шью ей или ему приданое. Благодарю тебя, мое дорогое и милое сокровище, что ты пожелал назвать нашу будущую девочку Анной, но имя это самое мое нелюбимое, а потому и назовем ее иначе. Я тоже хожу на ванны, а также на музыку, а сегодня отправляюсь со всей нашей компанией на «Свадьбу Кречинского». Это уже третий раз в это лето; не сердись, голубчик, что я без тебя так кучу и трачу деньги на пустяки.
Какой-то Егор Мих<айлович> Кублицкий, литератор, умер в Москве 6 июня! Не твой ли это Кублицкий?
Погода у нас стоит восхитительная, но бывают сильные ветры, и вот недавно на озере разбило около 90 барок с разным грузом.
Дорогой мой, цалую и обнимаю тебя миллионы раз и люблю бесконечно, и буду так любить всегда, если только бог положит мне жизни. Я сама себе завидую, вспоминая, как я счастлива была все эти 8 лет. До свиданья, дорогой мой, цалуем тебя крепко Аня, Лиля, Федя и...
Следующее письмо напишу и отошлю в четверг 19-го.
29. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Среда, 18 июня 1875 г. 4 часа дня.
Твое дорогое письмо от пятницы (13 июня) я получила вчера, во вторник, мой милый и бесценный Федочка, и рада была, что ты здоров; ужасно меня раздосадовало известие о том, что в Эмсе постоянно дурная погода; мне кажется, что это непременно отзовется на твоем лечении и что при хорошей погоде оно бы пошло несравненно успешнее. Надо впрочем надеяться, что, может быть, во вторую половину погода переменится и ты успеешь наверстать потерянное время. Беспокоит меня тоже твое настроение: все-то ты тоскуешь и беспокоишься, а потому и работа не идет; как мне тебя жаль. Молю бога, чтоб он послал тебе в работе успеха! На наш счет, пожалуйста, не беспокойся, мы живем тихо и благополучно, все здоровы, а детки веселы и послушны. У меня страшная моя раздражительность исчезла и заменилась какою-то по временам беспредметною тоскою, потому что я всем довольна и счастлива; приписываю все моему болезненному состоянию и думаю, что все пройдет со временем. Дети взяли 14 ванн и вообще охотно ходят купаться. Вчера Федя на что-то рассердился, лег на доски на дворе у самых ворот и так крепко заснул, что не слышал, как мы ему подложили подушку, как лаяли собаки и проезжали извозчики; проспал часа три и проснулся ужасно веселый; нянька все время подле него сидела и отгоняла мух. Сегодня Лиля пришла в страшных слезах: оказалось, что роза, которую я ей вчера подарила, сегодня завяла, а она и не подозревала, что она может завять! Чтоб ее утешить, я ей сорвала другую розу, но растолковала, что и она скоро завянет. Детки очень дружны и возвращаются с ванн под руку и распевая песни, но подчас и дерутся. Голубчик мой, больше не знаю, что об нас написать, до того у нас все тихо и по-всегдашнему.
Ты пишешь о найме квартиры: сообщу тебе мои на этот счет мысли. Я много думала о нашем ближайшем будущем и раздумывала, как нам лучше поступить. Сначала я предположила остаться в Руссе на наше критическое время, но потом решительно отбросила эту мысль и вот на каком основании: предположи, что роды будут неудачны, тогда мы имеем здесь одного Рохеля (бог ведает, искусен ли он?), но ведь он может отлучиться на несколько дней, что с ним часто бывает, и вот мы пропали.
Но даже при самых благоприятных родах и тут предвидятся трудности: роды могут произойти от 24 июля по 12 августа; возьмем среднее, т<о> е<сть> 5 августа; я буду первое время очень слаба, даже если все произойдет благополучно, и ранее 1-го сентября нечего и думать ехать в Петерб<ург>. Затем наем квартиры, сборы и укладка в Руссе, устройство и раскладка в Петерб<урге> и, наконец, переезд меня истощат в сильной степени и непременно отзовутся на моем хилом здоровье, да и на здоровье новорожденного. Не говорю уже и о том, что при переезде в начале сент<ября> мы сильно рискуем простудить детей. Но даже при самых счастливых обстоятельствах ты можешь сесть за работу не ранее 12—15 сентября, итак с самого твоего приезда в половине июля ты теряешь два рабочих месяца, ибо разве можно работать в Руссе, в крохотных комнатках, имея возле больную жену и предвидя впереди разные хлопоты по переездке и устройстве. На мой взгляд, положительно следует оставить мысль пробыть критическое время в Руссе. По-моему, нам следует перебраться от 28 июля до 1-го августа и постараться устроиться; тогда уже на месте и без хлопот и переезда впереди совершатся роды и, если бог даст, они будут счастливы, то я хоть и буду слаба дней 15, но все-таки могу наблюдать за детьми, и дать тебе возможность работать, а бог даст, могу тебе помочь и в переписке. Таким образом, ты для работы выигрываешь около месяца, а я выигрываю то, что сохраню свои силы. Теперь, дорогой мой, о квартире: величина и цена ее решительно зависят от твоего решения издавать или нет. Постараться надо нанять от 60 руб. до 80 р. в мес<яц>, а впрочем, как сам рассудишь. Ты предлагаешь приехать сюда и затем нам вместе ехать искать квартиру. Но ты можешь приехать сюда числа 15, затем пробудешь здесь дня 3, затем дорога и приискивание квартиры, и вот может произойти такая вещь, что я могу застрять совсем в Петерб<урге> при ранних родах. Голубчик, как ты взглянешь на другую комбинацию: я буду знать, когда ты приедешь в Пет<ербург> (ты можешь мне телеграфировать из Вильно или откуда), и я приеду в Петерб<ург> (детей пришлось бы оставить и при твоем предположении, а я их поручу надежным лицам, да и пробуду в Пет<ербурге> не более 3-х дней), и мы вместе отыщем и устроим квартиру. Я бы посоветовалась в Пет<ербурге> и, может быть, узнала бы мой срок. Если эта комбинация никуда не годится, то постарайся приискать квартиру сам, ты отлично сыщешь, а я заранее на все согласна. Напиши свое мнение, дорогой мой папочка.
Наделала я тебе хлопот, ну да ты сам наполовину виноват, не меньше моего.
Цалую и обнимаю тебя горячо и люблю бесконечно.
Аня.
30. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. 21-го июня 1875 г. 2 часа дня. Суббота.
Благодарю тебя, мой дорогой и милый папочка, за аккуратность в письмах; ты не поверишь, как меня радуют и оживляют они и как я жду вечера того дня, в который думаю получить от тебя весточку. Но теперь перестали приносить письма вечером, а приносят рано утром, так и сегодня принесли письмо твое от воскр<есенья> 15-го июня. Отвечаю тотчас же и сегодня сама отнесу на почту, чтоб пошло завтра, именно через 3 дня (последнее пошло в четв<ерг>, следующее пошлю в среду). Я рада, дорогое мое сокровище, что ты начинаешь лучше себя чувствовать; боюсь, не вздумал бы ты кончить раньше, чем следует, своего леченья из желания поскорее приехать сюда. Голубчик, ты ведь знаешь, как я буду счастлива и как рада приезду моего неоцененного муженька, но хочу, чтоб ты возможно больше вылечился, так как собираюсь прожить с моим дорогим Федочкой еще по крайней мере 30 лет (как жаль, что нельзя больше). Не прими это за шутку! Голубчик, если б ты знал мое сердце получше, то поверил бы искренности моих слов. Я считаю нашу семью образцом семьи (несмотря на некоторые стычки), и вряд ли из тысячи семейств найдется одно, где муж и жена так глубоко и прочно сошлись и поняли друг друга, а главное, чем дальше, тем больше любили и уважали друг друга (могу ли надеяться, что ты разделяешь мои мысли на этот счет?) и дорожили своею семьей. Дорогой мой, я считаю себя самою счастливою из женщин и часто даже завидую себе, т<о> е<сть> считаю, что моя жизнь до того хороша, что не может продолжаться очень долго, а следовательно, что мне не долго ею наслаждаться. Я бы желала, папочка, чтоб ты хоть вполовину так ценил и дорожил нашею теперешнею жизнью, как я.
Деточки все трое здоровы и веселы как нельзя более, ходим все на ванны. Билеты наши кончились и для новых пришлось позвать опять Васильева. Позволил мне брать ванны через день и уверяет, что они мне принесут огромную пользу, облегчив разрешение. Детям велел продолжать соленые. Феде я купила тросточку, и он с ней не расстается; вчера пришел разносчик с товарами, и дети упросили купить Федя — плеточку, а Лиля браслет; оба в восторге. Федя просит меня написать, что он съел два яичка. (Заметь, что это он по своей воле просит тебе написать, лишь только увидит, что я тебе пишу). На днях Федя мало ел, я ему и говорю, что «вот доктор говорит, что ты очень похудел, что мешок у тебя большой, да ты мало в него кладешь». Он мне пресерьезно отвечает: «Вы мне мало супу наливаете, вот я и похудел! Вы только папе не пишите, что я похудел, а то он не приедет!». Затем отлично поел супу и съел полкотлеты.
Дорогой мой, насчет квартиры я тебе писала в прошлом письме очень подробно и думаю, что всего бы лучше мне приехать на три дня ко дню твоего приезда в Петерб<ург> или же, если ты сам не полагаешь возможным найти квартиру, то по приезде сюда не поехать ли мне одной и отыскать? Говорят, квартир пропасть, но цены огромные; но что же делать, надо будет переплатить. Что же касается до предположения приехать в Пет<ербург> со всею семьею, не имея квартиры и остановившись в гостиницах отыскивать ее, то это вещь невозможная, ибо уйдет пропасть денег, а мы квартиры недели две не найдем. Ты горюешь по поводу твоей неуспешной работы, мне это очень больно и хотелось бы тебе помочь, да возможности нет, ну бог даст, как-нибудь устроится, и хоть что-нибудь напишешь. Ты боишься, что Некр<асов> рассердится и не даст нам денег; но, золотой мой папочка, я не вижу, почему ты так беспокоишься; положим, у тебя не останется ни копейки, но у меня в настоящее время кроме детских 200 р. есть дома слишком 600 руб. (Было оставлено 875 руб., семьдесят пять руб. отдано за дачу, 28 руб. за склад, где стоит наша мебель, около 30 руб. пошло на разные наши наряды, рублей 30 — на доктора и леченье ваннами, остальное на житье). Следовательно, на первый случай мы будем располагать суммою около 750 или более рублей, а это более чем достаточно, чтоб начать жизнь. А там бог поможет!
До свидания, дорогой мой Федочка, цалую и обнимаю тебя горячо, твоя Анька, Федя, Люба и неизвестная, но дорогая особа. На морш<анских> погорельцев пошлю завтра же.
Еще раз цалую тебя в твои розовые, милые, сладкие губки. [Дорогой мой, купи для меня марки в 5 Pf. и в]
31. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Вторник 23 июня 1875 г. 3 часа дня.
Сегодня утром я была испугана ужасно, дорогой и милый мой Федичка, и до сих пор не могу прийти в себя от беспокойства. Я еще была в постели, как мне принесли письмо от Полякова, в котором он пишет, что в № 159 С<анкт>-П<етербургских> Ведомостей от 20-го июня он прочел известие о том, что «известный писатель Ф. М. Достоевский серьезно захворал»; он просит меня уведомить его, правда ли это? Ты можешь себе представить мой испуг и мое беспокойство. Я тотчас побежала на ванны и прочла в № 159 это объявление. Потом пошла на телеграф и подала телеграмму, спрашивая тебя, действительно ли ты болен, и просила отвечать. Телеграмма подана в 10 час<ов> утра, а ответ может придти сегодня поздно вечером или завтра утром. Сегодня я плакала и мучилась бог знает как и одно время боялась, чтоб это не повлияло и чтоб не случились раньше роды. Жду с нетерпением шести часов вечера, чтобы пойти на почту; сегодня третий день, и могло бы прийти от тебя письмо; может быть, оно бы меня успокоило. Господи, как я терзаюсь и беспокоюсь! Неужели это правда и ты действительно опасно болен? Я не знаю, что делать, как поступить. Если получу телеграмму, что ты действительно болен, то поеду к тебе, иначе я с ума сойду от беспокойства. Господи, господи, сжалься над нами, не посылай нам такого несчастия! Дети здоровы, я тоже, но выплакала себе все глаза. Дорогой мой, как я тебя люблю и как я теперь страдаю от неизвестности.
Твоя любящая жена Аня.
На всякий случай адрес: Старая Русса, по р. Перерытице дом Гриббе.
32. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> 10 часов утра. 24 июня 1875 г. Вторник.
Ты не знаешь, дорогой и бесценный мой Федичка, в каких страшных сомнениях и мучениях я провела весь вчерашний день до получения от тебя телеграммы. Из вчерашнего моего письма ты узнал, что в 159 № С<анкт>-П<етербургских> Вед<омостей> от 20 июня было помещено извещение о серьезной болезни известного писателя Достоевского. Это же известие было перепечатано в четырех других газетах. Я сама ходила на ванны, чтоб прочитать, и затем подала телеграмму. Весь день я была как сумасшедшая, плакала, рыдала, представляла, что ты умер, упрекала себя, зачем я все эти дни была так покойна и весела, тогда как ты, может быть, в это время лежал на столе. У меня от беспокойства разболелся живот и поясница, так что я одно время сильно боялась, не произошло бы выкидыша. Я представить себе не могла, чтоб это известие не имело ни малейшего основания, и думала, что, верно, с тобой был сильный припадок и тебе пустили кровь, а ты вследствие этого отчаянно болен. Я решила, если от тебя получу телеграмму, что ты действительно болен или вовсе бы не получила телеграммы, то сегодня поехала бы к тебе; я бы с ума сошла или выкинула, если б знала тебя там больным и одиноким или оставалась к неизвестности. Дорогой мой, вот тут-то и поймешь, как любишь человека и как он дорог! Вечером пошла на почту и получила твое письмо от 18-го (отослано 19 июня); это меня несколько успокоило; но я окончательно успокоилась по приходе твоей телеграммы. Однако с чего они взяли, что ты болен, и какой это мерзавец им сообщил. Этого негодяя следовало бы повесить. Подумай, дорогой и неоцененный мой Федичка, что могло бы выйти? Я могла бы выкинуть вчера и, может быть, поплатилась бы жизнью и оставила тебя и моих бедных деточек одних. Страшно об этом и подумать. Милый мой ангел, мы с тобой предрянные люди, нужно нам было так привязаться друг к другу; лучше бы и спокойнее было бы, если б мы равнодушно относились и все предоставляли воле божьей. Бедные мои ребятишки вчера очень присмирели, а Федя шепотом спрашивает няньку: «Няня, да разве наш папа умер, что мама так плачет?». Нет, Федичка, не умер, а болен, ты помолись за него. И Федя, и Лиля за тебя жарко молились. Я спрашиваю: Федя, ты папу жалеешь? Жалею. Как же ты его жалеешь? Я его жалею, да не знаю, как жалею. Потом, когда получили телеграмму и я им сказала, что ты здоров, то Федя сказал, что он рад, но еще больше будет рад, когда ты к нам совсем приедешь. Лиля же выразилась, что сегодня верно такой день (1-ое апреля), когда всех обманывают. Вчера дети прыгали через траву, как здесь в обычае накануне Иванова дня.
Ты мне пишешь про квартиру; мое мнение об этом я писала в двух письмах и потому не хочу повторять; если же ты находишь, что лучше приехать всей семьей и остановиться в гостинице, то сделай так, хотя всего бы лучше приехать на готовую квартиру. Если же в три дня не успеешь найти, то приезжай сюда. Если же найдешь, что тебе выгоднее приехать прямо сюда, чтоб хоть несколько написать романа с моею помощью, то, конечно, не трать этих трех дней в Петерб<урге>, а приезжай прямо. Вообще все предоставляю на твою волю.
От Ивана Гр<игорьевича> ни малейшего известия, но я не беспокоюсь. За вчерашний день поплатилась жестокою головною болью, от которой не спала всю ночь, а теперь хожу с подвязанной головой и не рассчитываю, что поправлюсь дня три. Мне говорят, что я похудела и даже постарела за вчерашний день ужасно. Негодный папочка, постараюсь тебя разлюбить, если это только возможно. Дорогой, ты ведь должен вознаградить меня за мою любовь, а потому купи мне марки в 3, 4, 6 Pfennig и в 1, 2, 3, 7 Kreuzer. Надеюсь, что это тебя не очень затруднит. Голубчик мой, напоминаю тебе еще раз, что следует купить для Анны Гавриловны сумочку для работы из красной кожи с украшениями, да и для Алекс<андры> Павловны тоже сумочку попроще, талера в 1 1/2, она так обо мне заботится. Для меня, пожалуйста, ничего не покупай. Не беспокойся, двойни не будет, я шутила. Цалую и обнимаю тебя горячо твоя Анька, Федя, Лиля.
33. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Пятница 27 июня 1875 г. 5 час<ов> вечера.
Пишу тебе это письмо, милый и дорогой мой Федичка, чтоб отправить завтра (последнее пошло в среду 25-го), хотя не получила вчера от тебя писемца, а по-настоящему следовало бы мне его получить; последнее получила от тебя в понедельник, 23-го июня, и потому могла рассчитывать получить вчера. На случай, если я получу письмо сегодня (это почти невероятно) и найдутся вопросы, на которые нужно тотчас ответить, то я напишу завтра, не откладывая в долгий ящик.* Дорогой мой, все мы, слава богу, здоровы, и все у нас благополучно. Детки и я, мы ходим на ванны, много гуляем, так как погода чудесная, дождей не было недели три сряду. Дети об тебе часто вспоминают и зовут домой. Получила № Отечеств<енных> Записок, где от редакции помещено следующее объявление: «Ф. М. Достоевский известил нас, что по случаю поездки его в Эмс печатание романа "Подросток" должно приостановиться на два месяца. Таким образом роман возобновится печатанием с августовской книжки и в нынешнем году будет окончен». Книжка суха и скучна донельзя, нет Щедрина и пробавляются переводными романами. Получаю и Гражданин с бреднями Мещерского.
В прошлую субботу относила сама тебе письмо и узнала на почте, что меня или тебя спрашивал какой-то господин, именно наш адрес. Я решила, что это кто-нибудь из твоих знакомых, и принялась ждать. Во вторник господин этот явился с письмом от Я. П. Полонского. Это оказался профессор зоологии при Медиц<инской> академии Николай Петрович Вагнер (спирит, отличившийся в эту зиму, его статья в Вестнике Европы и споры с Марковым), он же автор сказок Кота Мурлыки. Полонский рекомендует и просит его полюбить, говорит, что тот нуждается в беседе с людьми. Он, кажется, очень возжелал с тобою познакомиться, ибо только что приехал, как разыскал тебя. На вид это маленький смешной человечек с женским визгливым голоском, с огромною соломенною пастушескою шляпою и с огромнейшим пледом в руках. Просидел он у меня три четверти часа и все расспрашивал о подробностях жизни в С<тарой> Руссе. Сам объявил, что он в настоящее время в стесненных обстоятельствах и желал бы подешевле устроиться; у него жена, 4 детей и гувернантка; поместились очень далеко от ванн в трех комнатках и платят 60 руб. Просил позволения привести жену; я выразила свое удовольствие. По-видимому, очень простой, хотя несколько смешной человек. На другой день я видела его в парке на скамье читающим письмо (вероятно, от кого-либо с того света) и до того погруженным в чтение, что никого не видел (меня тоже не видел). Затем вскочил и три раза пробежал взад и вперед по длинной аллее, а затем пропал. Вообще в этот раз имел вид полусумасшедшего человека (как и следует спириту). Если увижу его, то об нем напишу. В Москву на Моршанск я послала 3 рубля. Новостей больше никаких.
Голубчик мой, опять насчет квартиры: если ты найдешь, что тебе лучше, если ты приедешь прямо сюда и здесь примешься за работу с моею помощью, то приезжай прямо, не заботясь о квартире, а мы всей семьей приедем в Петерб<ург> и там отыщем. Зато может твоя работа поспеет к 25-му. Вообще, дорогой мой, поступи, как тебе покажется лучше и удобнее; знай, что я на все заранее согласна и одобряю. Голубчик, мне самой ух как бы хотелось повидать моего милого, дорогого, бесценного Федочку и расцеловать его в его милые, вкусные чудные губки. [О прочем я не говорю, ибо говорить не принято; Федочка же немножко знает свою дрянную женку и некоторые ее слабости].
От мамы по-прежнему ничего. Я начинаю беспокоиться. Цалую и обнимаю моего дорогого, доброго, единственного Федочку, детки тоже цалуют и папочке кланяются. Вообще за нас не беспокойся, бог даст, все будет благополучно и мы радостно с тобою свидимся. Голубчик мой, цалую тебя еще раз крепко, крепко.
Твоя Анька.
Лукерья согласна с нами поехать, если мы возьмем себе в няньки ее сестру, тоже очень хорошую девушку. Наша нянька тоже не прочь с нами. Одним словом, embarras du richesses.
* Письмо от воскр<есенья> 22 июня получила сейчас, но не нашла ничего прибавить. Кроме разве поцелуя.
34. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
Старая Русса. Понед<ельник>, 30 июня 1875 г.
Дорогой мои Федичка, вчера я получила твое письмо из Эмса, в котором ты извещаешь, что намерен выехать в этот понедельник, т<о> е<сть> сегодня; значит, в четверг или в пятницу можешь быть в Петербурге. Ты спрашиваешь насчет квартиры, нанимать ли ее теперь, несмотря на ранний срок, или нет, и сколько времени оставаться для этого в Пет<ербурге>? Ты мне писал о твоем предположении нанять квартиру тогда, когда мы всем семейством приедем в Петербург; может быть, это будет удобнее, и если ты так решишь, то приезжай прямо в Руссу, не разыскивая квартиры. Но знай, что если ты согласился на мое предложение, чтоб я приехала к твоему приезду в Петерб<ург> и чтоб мы вместе отыскали квартиру, то по получении от тебя в этом роде письма или телеграммы я отправлюсь в Петерб<ург> и буду искать тебя в Знаменской гостинице. Итак, реши, как знаешь, я вперед на все согласна, но очень боюсь, что ты замешкаешься с квартирой в Петерб<урге>; так что, может быть, всего лучше будет именно в конце июля найти квартиры, тем более что придется платить за пустую квартиру, а на эти деньги мы можем остановиться в гостинице. Мы все здоровы. Голубчик мой, если ты ничего за границей не купил для Анны Гавриловны, то купи для нее в Петерб<урге> небольшой саквояж красной кожи с украшениями, а также какой-нибудь саквояж попроще Александре Павловне. Цалую тебя бесчисленное множество раз и как я хочу тебя увидеть! Для детей можно купить здесь игрушек, так что лучше их не привозить из Петербурга.
Твоя Аня.
Реши, голубчик, насчет квартиры сам, а в случае если б теперь же нашел случайно хорошую квартиру, то, разумеется, займи ее.
35. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. 7-го/19 июля. Среда 1876 г. 10 час<ов> вечера.
Все благополучно!
Пишу тебе первое мое письмо, дорогой и золотой мой голубчик, чтобы тебя поскорей успокоить насчет нас, хотя устала невероятно и едва держу перо. Начну ab ovo. Уехала я в понедельник вечером, провожал меня Николай Михайл<ович>, которому я и отдала ключи. Доехала до Новгорода хорошо и даже спала дорогой. Вчера, во вторник, пошла к нотариусу и подала ему выпись, он взял и велел прийти через несколько дней, хотя мог выдать через два часа; я с ним поспорила, наговорила ему нелюбезностей, но и этим ничего не взяла. Одним словом, не стоило останавливаться. День прошел страшно долго и, чтоб его сократить, мы с теткой отправились в столь нелюбимый тобою Юрьев монастырь; здесь видела богатства и им завидовала. Ночевала у тетки. Утром выехала и благополучно приехала в Руссу. Дома застала только Лешу (дети пошли меня встречать и со мною разошлись), очень поздоровевшего. Он долго и внимательно <на> меня смотрел, потом стал улыбаться и сам протянул свои ручки. Кажется, узнал. Очень развился и большой говорун, все твердит та та-та, а, о-о. Очень, очень поправился. Приехали дети, и Федя первым словом: привезла ли сачок для рыбы. Дети удивительно поздоровели, а Федя потолстел и сделался мягкой булкой. Мне очень рады и подаркам тоже. Но что особенно понравилось, так это качели. Фома тотчас вбил винты и повесил, и дети принялись качаться. Но всего более понравились качели Леше, который качается и прищелкивает язычком и даже взвизгивает от радости. Дома все благополучно и как нельзя лучше. Писем много, но все от подписчиков с переменою местожительства и от Полякова. Есть несколько повесток (в след<ующем> письме напишу подробно). Дети повели меня в сад показывать огурцы и ягоды и срывали их для меня. В саду ужасно все поправилось вследствие дождей. По тебе скучаю очень, дорогой и ясный ты мой голубчик, жду от тебя письма из Берлина и тогда только буду покойна. Напишу тебе в пятницу вечером (пойдет в субботу) более подробно, а пока цалую и обнимаю тебя бессчетно раз.
Твоя любящая жена Аня.
Детки кланяются и цалуют крепко своего папочку. Про тебя спрашивали, а я им про тебя рассказала и поцаловала от твоего имени. Дорогой мой, люблю тебя очень.
36. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Пятница, 9 июля 1876 г. Вечер.
Пишу тебе по обещанию в субботу и сообщу тебе, что мы все здоровы и все у нас как нельзя более благополучно. Детки здоровы и просто цветут. Я хотела начать завтра купанье, но отложила, так как явились регулы, которые у меня продолжаются 10 дней. Итак, прощай возможность взять много ванн; удастся взять ванн 15 не более; ну да и это бы хорошо. Мне все говорят, что я как бы поправилась, но я что-то не верю. Вот все об нас. Сегодня я отправляла тем подписчикам, которых здесь нашла; их 12 челов<ек> — на 29 рублей, из них иные послали по 2 руб. и по 1, иные по 3 руб., за досылку пришлось заплатить 1 р. 40 коп. В числе подписчиков подписался Саул Соломонович Лурье из Минска <...> по печатному конверту, кажется, банкир. Из писем, полученных, заслуживает внимания письмо Соловьева и Полевого, который тебя благодарит за «скорый и любезный ответ», просит приготовить биографические данные к концу августа и сам за ними явится; портрет собирается взять от Третьякова и отдать гравировать. Письмо Соловьева прилагаю. Голубчик, что тебе еще написать? Мне говорили, что Кузьмин продает январ<ский> вып<уск> по 40 коп. за №. Одна госпожа (не Хохрякова) написала где-то про тебя хвалебную статью, надо узнать где? Милый мой, я еще не пришла в себя после всей этой суматохи, а потому и не знаю, что тебе писать, кроме того, что очень, страстно, невозможно тебя люблю. Все мы тебя цалуем, твои Аня, Люба, Федя, Леша. Напишу во вторник.
Твоя Анька.
Дорогой мой: кого я встретила в последний день? Eгo!!! Отгадай кого и ревнуй! Подробности в следующем письме.
37. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Понедель<ник>, 12 июля 1876 г.
Только сегодня утром в 10 часов получила я твое первое дорогое письмо из Берлина, золотой мой Федичка, и очень счастлива, что ты благополучно доехал до Берлина; буду ждать с нетерпением следующего письма, чтобы окончательно успокоиться. У нас все благополучно, хотя и бывают иногда неприятности. Та молодая нянька, которую мы оставили, ушла еще до меня, а на ее место поступила старуха, которая прожила неделю и тоже отказалась; таким образом, у нас в месяц переменилось три няньки, и теперь мы без няньки (обещали хорошую, придет послезавтра). Все они, отходя, говорят, что нельзя жить, когда у детей такие дурные характеры (это у наших-то!), а молодой Федя, действительно, исцарапал лицо, впрочем за дело, так как она на гуляньи его била и щипала. Я думаю, их сбивают наши девушки, которым хочется, чтобы взяли их сестру. Досада большая, я сбиралась отдохнуть, а тут смотри за детьми. Но бог даст, все уладится. С батюшкиными детьми мы не видимся, так как у Сергуши и Фаины коклюш, и я боюсь, чтобы он к нашим не перешел. Дети купаются, а с завтрашнего дня начну купаться и я. Леша очень поумнел, его спрашивают: где у него язычок, где головка? и он показывает; знает, кто баба, кто няня. Дети сами сбирают ягоды (малину), которых у нас пропасть; но сами едят немного. Были на крестном ходу, который проходил мимо нас; Лиля очень хлопотала, чтобы побольше набросать на улицу цветов перед крестами, потому что «надо потрудиться для бога».
Писем никаких нет, кроме одного москвича, который благодарит от имени всех москвичей за то, что ты затронул <...> Повест<ок> получено на 4 руб. 50. Газетных новостей не знаю, буду ходить и читать газеты. Мама уезжает 17 в субботу, Ваня просит приехать, так как он нездоров. И вот мы останемся одни. Вообще до тебя буду скучать изрядно. Книг со мной нет, места не было положить, а здесь достать неоткуда. Остается одно шитье. Ходить же на музыку страшно неохота. До свиданья, дорогой мой папочка, цалую и обнимаю тебя крепко-крепко и ужасно хочу тебя увидеть. Дети крепко цалуют тебя.
Твоя любящая женка
Аня.
Последний раз пошло письмо в субботу, опять пошлю в пятницу 16-го. Дорогой мой, чтоб ты очень не беспокоился над загадочным окончанием прошлого письма, расскажу в чем дело: в последний день часов в 6 я встретила моего бывшего жениха в Гостином дворе. Обрадовался мне ужасно, но и смутился и покраснел до того, что и меня сконфузил. Я терять времени не могла, и потому мы зашли вместе к Исакову, Надеину (кот<орого> не было дома и кот<орый> мне ничего не оставил, ни денег, ни векселя), к Кузьмину и так<им> обр<азом> наглядно показала ему обширность наших операций. Расстались мы друзьями; очевидно, правда, что старая любовь не ржавеет; что бы сказала Марья Михайловна!!! А право, я была тронута таким искренним и восторженным приемом. Хороший человек, а нужно же жить ему какими-то прошлыми воспоминаниями. Советовала жениться; покачал головой и серьезно сказал: Вы-то, пожалуйста, не советуйте. Говорит о Дневнике с восторгом, сам сшивает №. Не разберешь, право.
38. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> Четверг, 15 июля <1876>
Начинаю мое письмо, дорогой и милый мой папочка, обычным «все благополучно» и ужасно была бы рада, если б мне ничего иного не пришлось бы сообщить тебе во все это время. Мы здоровы, веселы и приготовляемся завтра праздновать федины именины; но праздновать не как-нибудь, — а торжественно. Так как, дорогой Федичка, мы, купив дом, не святили его, то я и хочу завтра попросить батюшку прийти к нам и отслужить у нас молебен; кстати, и федино рождение. Кроме батюшки будут Ал<ександра> Павл<овна> и Анна Гавриловна. Надеюсь, голубчик мой, что ты не посердишься за то, что мы собираемся покутить без тебя. Вчера мы с детишками ходили покупать разности; на этот раз подарок не составил для Феди неожиданности: он сам выбирал лошадь и вожжи и был очень доволен. Прочие птенцы тоже получили подарки. Дорогой папочка, во вторник, 13-го июля я получила твое первое письмо из Эмса и немного успокоилась, узнав, что ты благополучно доехал. Но ты меня ужасно поразил известием, что болезнь твоя усилилась; неужто это правда? Я все об этом думаю и тоскую. Напиши, что сказал Орт? Ради бога, лечись усерднее, если надо все шесть недель, только бы была польза. Дорогой мой, ты скучаешь, как мне тебя жаль! Я тоже в вечной тревоге и грусти: тебя нет, мама уезжает в субботу, слуги грубят, няньки нет, просто такая мука! Впрочем не тужи обо мне, все обойдется. Тебе пришло два письма: одно от 1-го провинциала с грубыми примечаниями на твои статьи (не стоит пересылать), другое из Царского Села, которое и выписываю, чтобы не прилагать лишней марки.
Глубокоуважаемый, дорогой писатель!
Назовите это письмо эксцентричностью, аффектом, как хотите, но я не могу удержаться, чтобы не выразить Вам, не имея счастия лично знать Вас, того чувства, которое вызвала во мне Ваша статья о смерти Жорж З<анд>. Та сила симпатичности, с которою Вы отозвались о Ж<орж> З<анд> и ее святых произведениях, подействовала на меня электрически; к несчастью, я так мало встречала людей, которые могли бы так глубоко понимать личность и умели бы так честно оценивать ее деяния. Примите же, уважаемый писатель, выражение самой искренней признательности за то хорошее чувство, какое я испытывала, читая Вашу статью. Крепко жму Вашу руку. Сельская учительница.
Повесток получила на 12 руб. Сегодня ужасно удивилась, получив № Нового Времени, тогда как он нам все это время не высылался; думаю, не с намерением ли он прислан. О тебе ничего нет, но говорится о Русском Обозрении, вырезку тебе высылаю. Николай Алексеевич Киреев, член Славянского комитета, твой знакомый, убит турками в Сербии, и по нем служат торжест<венные> панихиды в Славя<нском> комитете. Больше ничего не имею сообщить. Цалую твои глазки и ручки и остаюсь тебя горячо любящая твоя Аня.
Послала посл<еднее> письмо во вторник, напишу (т<о> е<сть> пойдет) в понедел<ьник> 19. Еще раз цалую и обнимаю тебя крепко. Мама хочет что-то приписать.
39. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Стар<ая> Русса. Воскресенье, 18 июля 1876 г.
Ты меня очень огорчил, дорогой мой Федичка, твоим вчерашним письмом в несколько строк. Я вижу, что ты в страшном беспокойстве на наш счет; ты упрекаешь меня, что я тебе не написала. Но, голубчик мой, ведь я тебе написала тотчас же как приехала, т<о> е<сть> в среду, а пошло оно в четверг, следовательно, ты бы должен его получить в понедельник. По всей вероятности, ты его получил во вторник и теперь на меня не сердишься (ишь какой злой, что-то, должно быть, нехорошее жене написал, если нашел нужным сам зачеркнуть). Дай мне слово, золотой мой муженек, что ты не будешь так беспокоиться, если не получишь письма в назначенный день. Я не могу отвечать за неисправность почты; ты ведь сам знаешь, что я тебе аккуратно пишу и непременно тебе бы написала или телеграфировала в случае чего-либо особенного. Жду от тебя письма завтра, чтобы узнать что-нибудь о тебе. У нас все благополучно, детки здоровы и веселы. В федины именины у нас был пир горой; батюшка служил молебен и освятил дом, а затем было обильное угощение. Дети в этот день причащались. Вчера уехала мама с батюшкой, который уехал к своим в Череповец и проводит маму до Твери. У нас сделалась такая скука. Деточки велели тебя поцаловать, но просили не говорить, что я их ставила в угол за царапанье. Леша ужасно полюбил Биксу и заливается слезами каждый раз, когда Бикса ляжет на землю или убежит; тогда только и утешится, когда Бикса опять встанет. Начинает очень болтать и говорит папа. Вчера бабушка подарила детям по рублю, и эти деньги их очень беспокоили: они уговорили меня пойти с ними вечером в лавки, уверяя, что назад повезут меня «на свой счет». Это было так соблазнительно, что я не могла устоять. Лилька проектировала купить на свои деньги всем подарки и мне галстучек и очень мило покупала и выбирала вещи. Сегодня идем в первый раз на музыку. Нервы у меня чуточку успокоились, но скука смертная, тем более что и книг у меня нет. Письма приходят от нетерпеливых подписчиков, меняющих местожительства, да еще письмо пришло от одного гимназиста (не подписано), очень длинное, но которое не стоит быть посланным; не согласен с тобою, влюблен в Михайловского, которого ставит выше тебя. Пришли две повестки на 5 р., еще их не взяла с почты. В газетах ничего нет о тебе, прочитываю их, когда хожу на ванны. Ну что же мне тебе написать еще, дорогой мой, право не знаю, так однообразно идет жизнь. Пальто твое взяла Прохоровна, вот ее адрес: в Измайловском полку, Заротная улица, д. № 9, кв. № 2, Шахова (там питейное заведение). Погода у нас чудесная, ягод пропасть. До свиданья, дорогой мой, крепко обнимаю и горячо, горячо целую тебя, мой дорогой Федочка, и остаюсь любящей тебя навсегда Аней. Все детки тебя цалуют и обнимают. Напишу в четверг, 22, писала в пятницу.
Воскресенье 11 час<ов> вечера.
Дорогой мой папочка, письмо твое от [вторн<ика>] до того меня тронуло, что я чуть не заплакала. Как я тебе благодарна и как я счастлива твоим письмом. Дорогой мой, я горжусь твоей любовью чрезвычайно, но часто думаю, что совсем не заслужила такой любви. Я такая обыкновенная женщина, золотая середина, с мелкими капризами и требованиями и имеющая разве одно достоинство, что искренно и беззаветно вас всех люблю четверых. И вдруг меня любит самый великодушный, благородный, чистый, честный, святой человек! Ты не знаешь, Федя, как я иногда горжусь про себя твоею любовью и как ее высоко ценю. Я всегда тебе говорила: «Ты мое солнце, ты на горе, а я лежу внизу и только молюсь». Поверь, что это не фраза, я себе всегда это так представляю и лучше не умею выразить. А тебя я не только люблю и уважаю, а именно обожаю и молюсь. Знаешь, я ведь наши ссоры, даже крупные, ни во что ни ставлю; я тотчас подхожу и прошу простить, вполне уверенная, что они и на тебе не оставили следа, я знаю на себе, что это лишь нелепые подлые слова и дурная привычка, а на душе никогда против тебя зла не было, да и быть не может. Золотой ты мой, если б ты знал, как я раскаиваюсь в иных глупых словах и как этим мучусь: а все хлопоты да заботы, а главное, эти скверные нервы, с которыми не справишься. Чего бы я не дала, чтобы мы не ссорились. Хочу дать себе слово не набрасываться на моего дорогого папочку, как это иногда со мною случается. Еще нужно убить в себе глупую ревность, кот<орая> нет-нет да и начнет меня мучить. Голубчик мой, если б я была с тобой, то была бы теперь у твоих ног за твое письмо. Как жаль, что я не умею выразить того, что у меня на сердце. Насчет медиков будь покоен: все они вместе взятые твоего мизинца не стоят; да и все люди глупы, пошлы, мелки, злопамятны, ты же мой достигнутый идеал и выше всех! Как же могу я подумать о ком другом. До свиданья, дорогой мой, цалую твои ручки и ножки и остаюсь счастливая, счастливее всех женщин в мире, но увы, сумасбродная и брюзжащая
Анька.
Хотела давеча бросить письмо на почту, да не удалось, а теперь принесли, а потому и приписываю.
Дивлюсь я на тебя, Федичка. Как ты можешь любить такую старую и некрасивую женщину, как твоя Анька.
Дорогой папочка, странные мы с тобой люди: десять лет прошло, а мы все больше и больше любим друг друга.
40. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса. 19 июля 1876 г.>
...был бы такое совершенство, что наверно бы улетел. (1) Успокойся, дорогой и ясный мой Федочка, и не думай об этом: никогда в нашей жизни не случится такого пятна, такого несчастья, с моей стороны по крайней мере (за Федочку моего я иногда боюсь и даже очень). А что ты меня ревнуешь — так это мне слишком дорого: ревнует, значит любит. Правда? Голубчик мой, не брани меня <одна строчка зачеркнута>, потому что не признаю в тебе никаких недостатков, а одни совершенства.
Дорогой мой, как мне жаль, что у тебя расстроены нервы; ради бога, успокойся и спи больше. Лучше отдохни, выжди, когда справишься с нервами, и тогда примись за дело. Торопливость только повредит делу. Послушайся меня, голубчик. Ты лучше приготовь, а я тебе в миг перепишу, так как успею отдохнуть. Пожалуйста, не думай обо мне (не выдумай воспользоваться моим позволением в другом смысле), я наверно поправлюсь и потолстею, потому что беру ванны аккуратно. Детки все здоровы и веселы. Что тебе сказать об них: ничего они особенного не говорят и не делают. Недавно Лилька говорит: «Я жду, а какой-<то> офицер говорит: если б эта хорошенькая девочка была большая, я бы на ней женился. А я-то думаю: так бы я за тебя и пошла». Каково! Федя взялся съесть 5 кусочков говядины и начал считать да и просчитал 5, так что съел 20 кус<ков> и говорит: «Ну, мама, я никак 5-то пропустил». Ходим на ванны и на музыку, в воскресенье ели мороженое. Сегодня народное гулянье, но мы не пойдем в толкотню, а будем смотреть фейерверк с берега на нашей улице. Писем не было, повест<ок> две на 5 р. 50 коп. Что же сказать тебе еще, мой трижды или, вернее сказать, биллион раз любимый папочка. Дорогой мой, верь в меня и знай, что никогда в жизни тебе не придется краснеть за твою Аньку.
Тебя крепко цалуют твои любящие Анька, Лиля, Федя и Леша.
И ведь выдумал же: Р. S. писала я будто бы дрожащею от волнения рукою, негодный ты. Писала 19, это пойдет 22, следующее письмо пошлю в воскресенье 25-го.
(1) начало письма утрачено
41. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Суббота, 24 июля 1876 г. Вечер.
Сегодня утром я получила твое письмо, мой бесценный муженек, и счастлива, что ты чувствуешь себя лучше. Дай бог, чтобы поездка принесла тебе здоровье. Все мы здоровы и веселы, ходим отлично на ванны, и я уже взяла 11 ванн, а дети взяли 24. Носим и Лешу на ванны, и он премило сидит в ванне. Леченье мне приносит пользу: у меня успокоились нервы и усилился аппетит, а это главное. Дети тоже очень много кушают. Няньки у нас пока нет, является их много, да ни одна не годится, все такая дрянь. Но я с детьми справляюсь: я даже положительно думаю, что это будет полезно детям; Федя привык сам одеваться и раздеваться (не говорю уже о Лиле) и, возвращаясь из ванн, сам прибирает свое хорошее платье. Сидя в ванне, я им рассказываю сказки и учу басни, и они собираются к твоему приезду выучить три басни. Лиля отлично считает до тысячи и помнит, сколько 2два—4—8,2—5—10. Няньку нам обещали хорошую, но будет она свободна только 25 июля. Но так как нервы у меня успокоились, то я не очень затрудняюсь детьми. Федя на сообщение мое об ослах и о том, что ты повезешь его за границу смотреть их, серьезно сказал: ну так пусть ослы возят теперь других, пока мы приедем. Недавно он упрекал мальчишек в трусости, «что вы за воины будете, этак вы на войне прятаться будете, трусы вы этакие». Леша более всего на свете любит Биксу, ваву, как он ее называет, и так и затрясется и защелкает язычком, когда ее увидит. У Леши вышел еще зуб. Пришли два длинные письма без подписи, но я их не посылаю, потому очень грузны, а ответа не требуют. Повест<ок> на два руб. Не знаю, известила ли я тебя в прошлом письме о Сл<авянском> комитете. В день отъезда я сама была в Слав<янском> комитете, но никого там не застала; швейцар мне сказал, что Янкулио приезжает в среду и тогда его можно застать, а что в зале устроен ящик, в который и бросают пожертвования, а в среду Янк<улио> их разбирает и если приложен адрес, то извещает о получении пожертвования. Я взяла со стола бумагу, надписала, что 25 руб. от Ф. М. Достоевского из Ст<арой> Руссы по Перерытице, вложила бумажку и сама опустила в ящик. Никакой квитанции я до сих пор не получила, да и думаю, что их нет, а что Сл<авянский> комитет просто публикует в Голосе, кто именно пожертвовал. При мне и другие клали в этот же ящик. В Р<усском> Мире Соловьев напис<ал> в прошлое воскр<есенье> о июньском «Дневнике». Что тебе еще сказать, дорогой и бесценный папочка; [ты не хочешь верить, что под словом Его я разумела К. и непременно этого неизвестного]. Но, голубчик мой, (1) [чем же я могу наконец тебя уверить, что... здесь и я его вероятно никогда в жизни более не встречу. Поэтому ни за себя, ни за меня не бойся]. Оканчиваю это письмо утром и поскорее посылаю на почту, хотя не знаю, отнесет ли его вовремя эта [подлая] Лукерья. Если получишь днем позже, на меня не сердись, так как сама я бежать не могу, ибо занята с ребятишками, а должна послать. Цалую тебя бессчетно раз и остаюсь тебя любящая страстно и беспредельно твоя Анька, Люба, Федя, Леша.
(1) далее 4 строки зачеркнуты, часть текста не поддается прочтению
42. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Вторн<ик> 27 июля 1876 г.
Дорогой мой папочка, вчера я получила твое письмо, где ты просишь писать почаще, т<о> е<сть> через день, а не через два в третий, как теперь. Я бы рада была это исполнить, но вот беда; ведь нужно относить на почту, а это очень затруднительно. Ты ведь знаешь, бесценный мой папочка, что мы ходим на ванны от 12 до 2-х, и все утро занято приготовлениями, т<о> е<сть> чищением, глажением и пр<очим>, следовательно, писать утром нет возможности и нельзя бросить в ящик на ваннах; всегда приходится идти на почту, а ведь это довольно далеко. Я каждый раз отношу сама, т<ак> к<ак> не доверяю этим чучелам. Поэтому, дорогой мой муженек, оставим как есть; ты ведь знаешь, что в экстр<енном> случае я тебе напишу и даже телеграфирую, и поэтому будь спокоен на наш счет. Если же ты мне прикажешь, то я, конечно, буду писать, ибо как я могу устоять против слова моего обожаемого повелителя. Ну так как решишь, так и будет. Ну теперь, дорогой мой, о нас: у нас все благополучно. Няньки по-прежнему нет, обещают хорошую на днях. Но веришь ли, не знаю почему (вероятно потому, что успокоились нервы), но дети меня не тяготят нисколько, они так умны, что просто диво. Начиная с пятницы, мы ходим с ними по гостям, и они ведут себя премило. Леша делается все милей и милей, и дети его ужасно любят, все с ним играют, а он на них машет ручками от радости. Качаться любит очень. Я написала, чтобы непременно печатали 1-й № в 1500; по-моему, довольно бы и 1000, но 500 лишних следует сделать из самолюбия, да он и разойдется, может быть. Письма есть от «не другого» и от Гребцова из Киева, кот<орый> уже раз писал тебе; их присылаю. Получена повестка на 7 рублей. Деньги, дорогой мой, и у меня идут, хоть я и скуплюсь, как Плюшкин; можешь представить, не была ни разу в театре, ни в одном концерте, даже в концерт Славянского (певческая капелла) и тут поскупилась пойти, т<ак> к<ак> за вход 1 р. 50. Приезжал сюда Вейнберг читать еврейские рассказы, но и у него я не была. О том, что ты часто ходишь к Орту, я прочла с удовольствием. Что ты мне ничего не пишешь про гаргаризацию, полощешь ли себе горло, и помогает ли это? Дорогой, биллион раз дорогой Федочка, мы еще с тобой поживем много, много лет (не 8 и не 15, а 25) и под конец жизни будем так же счастливы и так же любить друг друга, как и теперь. Я себе наколола иголкой палец, и теперь у меня на пальце нарыв, кот<орый> не дает мне ни много писать, ни шить, а потому хожу в гости. Дорогой мой папочка, крепко прижимаю тебя к сердцу и люблю так, как ни одна жена еще не любила своего мужа. Детки дорогие тебе кланяются и цалуют, а Федя настаивает непременно, чтобы я в большом конверте послала тебе конфет от Феди и чтоб ты удивился.
Пока я писала это письмо, ко мне явился какой<-то> господин с письмом от Михаила Алекс<андровича> Языкова, который спрашивает у меня в письме: (1) вернулся ли ты, когда вернешься и куда: сюда или в Петерб<ург>. Если в Пет<ербург>, то где твой петерб<ургский> адрес. Затем, выйдет ли июльский номер. Я ответила самым подробным образом на все эти вопросы. Зачем ему это — не знаю. Затем обнимаю и крепко моего милочку. Прилагаю при сем 4 письма: от гимназиста ругательное, от Гребцова и из Харькова, конец Харьковского> письма здесь переписываю:
«Теперь спрашивается, кто должен решить вторую половину вопроса: сохранить целость и независимость психического мира таких детей. Вопрос этот крайне важен, а решение его необходимо для блага самого общества. Ведь общество в лице своих судебных учреждений крайне заинтересовано тем, чтобы придать как можно более справедливости своим поступкам с разного рода преступниками, а потому, отчего же то же самое общество, будучи преступным перед лицом своих "вышвырков", не позаботится загладить свою вину и внести в эту область тот же дух справедливости и человечности, какими проникнуты все другие сферы общественных отношений.
Не "другой"».
Дорогой мой, ты мне снишься часто, и я просыпаясь, тоскую, что тебя нет. И нужно же нам разъезжаться!
(1) надписано над строкой: он был у нас, живет в Новгороде.
43. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Пятница, 30 июля 1876 г.
Сегодня я получила твое дорогое письмо, бесценный мой Федочка, и безмерно тебя цалую за те неумеренные и незаслуженные похвалы, которые ты мне расточаешь. Я рада, безумно рада, что ты так обо мне думаешь и так меня любишь; радость ты моя вечная, как я счастлива, что такой человек меня любит. Мы все здоровы и веселы как нельзя более; ходим на ванны, ездим на извозчиках (это первое счастье для Феди), едим гостинцы и вообще наслаждаемся жизнью. Я теперь опять принялась за переписку и шитье, а тут несколько дней мой палец не давал мне работать, и я ходила по гостям. Вчера была даже в театре. Знаешь, у меня вышел весь июньский выпуск, и я послала Алекс<андру> Христоф<оровичу> письмо, в котором просила выслать мне сто экз<емпляров> за июнь. Он выслал мне по второму моему письму, но не сто, а только пятьдесят экз<емпляров>. Письма мне он, конечно, не написал, и я теперь не знаю, проданы ли у него остальные 150 экз<емпляров> или он своей волей решил, что мне больше не надо как 50. Писем больше никаких не получала, все бывшие отправила к тебе в прошлом письме в среду. Это письмо пойдет в субботу, а след<ующее> пошлю во вторник 2 августа. Дорогой мой, ты хочешь уехать 7-го августа, но ведь это будет только 4 недели леченья. Дорогой мой, не следует ли тебе остаться 5-ую неделю; мне бы страстно хотелось тебя видеть, но что портить леченье, не взяв полного курса. Ради бога, спроси Орта, что тебе делать, и если он велит остаться, то оставайся непременно. А Дневник мы здесь напишем, я готова работать день и ночь, чтобы помогать тебе. Да и что Дневник, здоровье важнее. Затем извести меня, сколько времени ты пробудешь в Петерб<урге>, вероятно, не более 2-х дней. Остановись не дома, а в гостинице, по-моему, это лучше. Ключи от квартиры у Никол<ая> Михайловича, а пальто и шуба у Прохоровны (шубу ты не бери, пусть хранит до нашего приезда), на случай вот ее адрес: Измайл<овский> полк, Заротная улица.
Милый мой, вот к тебе еще просьба, пожалуйста, не покупай для меня никаких украшений или пустяков; ты ведь знаешь, я их не ношу, и они меня не веселят; лучше вместо этого купи хороший плед, а детям по костюму, но не очень нарядных, потому что куда они нарядные оденут? Да у тебя и денег, я думаю, едва хватит для себя, какие тут покупки. Дорогой мой, в Петерб<урге> зайди к Кузьмину и спроси у него, довольно ли у него июльского? Если будешь в квартире, то, пожалуйста, привези 50 экз<емпляров> за июнь, страшно нужны, они в буфете и в хорошем шкафу. Дорогой мой, цалую твои ручки, ножки, а главное губки, эти обожаемые губки.
Дети цалуют тебя крепко.
Твои Аня, Лиля, Федя, Леша.
44. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. 1-го августа 1876 г. Воскресенье.
Ты пишешь в письме (которое я получила сегодня), дорогой и бесценный мой папочка, что ты положительно рассчитываешь приехать 7-го и что это нисколько не повредит твоему леченью. Я очень, очень рада этому известию, а дети так начали тебя уважать, а когда я говорю, что это еще не скоро, то Федя просит тебя написать «по крайней мере», что ты ему везешь. Дорогой мой, как ты велишь мне, так я и исполню, т<о> е<сть> более писать не буду, а напишу короткое письмо с извещением о здоровье детей в Петербург на имя Александрова в типографию Оболенского. Ты у него спроси, а то ты долго не будешь ничего о нас знать и, пожалуй, будешь беспокоиться. Золотой ты мой, вот я буду рада, когда ты приедешь. Няньку я наняла, и она придет 3-го августа, а пока я смотрю за детьми и вовсе этим не тягочусь, а совсем напротив.
Я в прошлый раз не дописала адреса Прохоровны: Измайл<овский> полк, Заротная улица, д. № 9, кв. № 2. Постарайся остаться в Петерб<урге> как можно меньше, так хочется тебя увидать. Дорогой мой, ведь если ты пойдешь на квартиру, то ведь дворник спросит за квартиру, потому что я заплатила по 13 августа, а мы платим вперед. Ты ведь можешь известить Никол<ая> Мих<айловича>, чтобы он принес тебе ключи от квартиры, или я его извещу. Дорогой мой, в Петерб<урге> не забудь купить <две строчки зачеркнуто>. Дети все здоровы, а Леша кладет ручку на голову, показывая, что у него есть головка. Недавно дети разговаривали о войне; Лиля и говорит: «Вы-то пойдете, а нас, баб, оттуда метлой погонят». Не знаю, что тебе и писать, дорогое ты мое солнышко, кроме того, что рада тебя увидеть.
Твоя женочка Анька.
Ты можешь сказать дворнику, что я хотела выслать сама к 13 числу, а потому ты и не отдашь. А я по приезде твоем вышлю ему отсюда.
45. Ф. M. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
Киев <5> июля 1877 г. Вторник.
Милый мой папочка, пишу тебе из Киева во вторник рано утром. Приехали в понед<ельник> благополучно в 8 час<ов> утра, остановились в Европейской гостинице, № отличный (1 р. 25) на главной улице Крещатике, все близко. Были во многих монастырях, но в лавру поедем сегодня к обедне. Детки ведут себя восхитительно, везде смотрят и расспрашивают. Мы все ездим, а потому нисколько не устали. Была у продавцов. Оглоблин (Литов) принял нас как родных, познакомил с семьей, угостил кофеем и непременно потребовал, чтоб мы сегодня у него обедали. Эту ночь мы спали как убитые. Не знаю, придется ли мне уехать сегодня. У Гинтера вышло разногласие насчет коммис<сионных> книг, хотели спросить хозяина, который теперь на даче. Если сегодня не будет в магазине, то пошлют к нему человека. Может быть, придется уехать завтра. Вообще на наш счет ты, пожалуйста, не беспокойся, все хорошо и благополучно. Остальные книгопродавцы обещали выдать мне расчет сегодня. Как-то ты, дорогой мой папочка. Теперь, когда я пишу письмо, ты только что подвигаешься к Петерб<ургу>. Верно, очень устал. Как мне тебя жаль; и проститься-то не удалось хорошенько.
Я забыла тебе сказать, что когда выйдет №, напр<имер>, положим, 10, то тебе надо будет написать Марье Николаевне 2 строки, чтоб она пришла к тебе 12-го проверять, а то как же она узнает, когда именно прийти?
Дорогой мой, цалую тебя очень, очень, детки также.
Вместе с этим письмом посылаю письмо и инструкцию Марье Николаевне.
Адрес Марии Никол<аевны> Сниткиной, на углу Глухого и Фонарного, д. Воронина, кв. 48.
Адрес няньки: Заротная улица, д. 9, кв. 2.
Напишу тебе в субботу непременно, но не ранее, ибо, верно, доберусь домой только в пятницу утром.
Кстати, вот еще что: отыщите все месяцы, янв<арь> (он в кладовой), февр<аль>, март, апрель, май, июнь и дай переплетчику, для того чтоб он заклеил все 6 №№ в один пакет в виде бандероли, и таких бандеролей приготовил 20 или 30. Это надо отдать Марии Николаевне, а то у ней нет сложенных бандеролей по 6 №№ в каждом для отправки подписчикам.
46. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Малый Прикол.> 14-го июля. Четверг. 1877 г.
Милый, тысячу раз милый и дорогой папочка, не сердись на меня, пожалуйста, за мою неаккуратность. Верь, что я в ней не виновата. Думала послать в понед<ельник> — не поехали в город, во вторник ездила Ольга Кирилловна — к нам не заехала, в среду не было оказии, наконец, обещали сегодня в четверг. Поэтому все откладываешь да откладываешь, а сама беспокоишься, думая, что сколько времени ты о нас ничего не знаешь. Я получила твои два письма, дорогой мой Федичка, и с горем прочла, что у тебя был припадок. Бедный мой, бедный, как я о тебе жалею. Как мне тяжело, что у тебя столько хлопот и забот, и как я боюсь, что ты с ними не справишься. Помогла бы тебе, да не могу. Не обращай внимания на глупую М<арью> Н<иколаевну>, что с ними делать, все они таковы. У нас все благополучно, детки здоровы и веселы, я тоже, хотя скучаю и думаю о тебе беспрерывно. О путешествии нашем не пишу подробностей, всего не напишешь, а лучше рассказать при свидании. Лелька обрадовался нам чрезвычайно и часто вспоминает тебя. Дети спрашивают, скоро ли ты приедешь. В субботу рождение Феди, и мы будем его праздновать.
Север<ный> Вестник, о котором ты писал, я сберегла.
В Москве у Салаева надо будет получить деньги по след<ующему> счету:
10 экз<емпляров> Преступл<ения> и Нак<азания>— 35 руб.
10 экз<емпляров> «Подростка» — 35 руб.
50 эка<емпляров> Записок— 20 руб.
5 Идиота — 17 руб. 50
5 Бесов — 17 руб. 50
Всего на — 125 руб.
Уступка 30% — 37 руб. 50
— 87 руб. 50
Значит, получить 87 р. 50 к. Живет он на Мясницкой, д. княгини Гагариной.
Как бы хотелось тебя увидать и крепко, крепко расцаловать и обнять, да и не придумаю, когда ты освободишься и будешь у нас. Очень без тебя скучно, дорогой мой папочка.
Рудин внес Печаткину 5-го июля 151 р. Не знаю, внес ли он за квартиру, надо бы узнать у дворника. Я тебе написала 2 письма, одно из Киева от вторника 5-го, другое отсюда от субботы 9-го, это третье, надеюсь, что ты их получил.
Писать больше нечего, цалую и обнимаю тебя много, много раз, и люблю бесконечно. Детки кланяются и цалуют своего милого дорогого папочку. Я присоединяюсь к ним. Мама кланяется. Остаюсь твоя горячо любящая тебя женочка Аня.
Больше тебе писать в Пет<ербург> не буду, а может быть, напишу в понед<ельник> к Елене Павловне с передачею тебе. Голубчик, не забудь моей розовой тетрадки, а также зеленой в толстом переплете, она тут же находится.
Еще раз крепко цалую тебя.
47. Ф. M. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
<Петербург. Не ранее 24 апреля 1878.>
Милый Федя!
Не сердись, что меня нет дома: я отправилась до 5 час<ов> и буду у Исаевой, Семеновой, Жаклар, Ковалевской и Рыкачевой. Твою рукопись можно отправить завтра в субботу, и она будет там в воскресенье; все равно в субботу работать не станут. Не сердись на меня за это, прошу тебя очень.
Обожающая тебя Аня.
48. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
<Старая Русса.> 20-го июня 1878 г.
Милый и дорогой Федя, пишу тебе во вторник, 20-го, с тем, чтобы сообщить, что у нас все благополучно. В воскресенье с машины пошла на музыку и кормила деток мороженым. Вчера ходили на ванны, а вечером шел дождь, и мы сидели дома. Сегодня дождь из ведра, и на ванны не пойдем. Детки спят отлично, и их Настасья подымает аккуратно. До свиданья, дорогой мой, желаю тебе успеха, остаюсь твоя Аня.
Напишу в четверг.
49. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
<Старая Русса.> 25 июня 1878 г.
Дорогой мой Федя! Пишу тебе от воскресенья, 25-го; мы все здоровы, и все идет хорошо, хотя погода переменилась и после твоего отъезда идет непрерывный дождь. Получила твое первое письмо и узнала нерадостные вести; не задается нам, дорогой мой, что будешь делать! Сегодня получу твое второе письмо, не сообщишь ли чего доброго? Насчет нас будь совершенно покоен. Детки шалят порядочно, и Федя чуть не поджег дом, вдруг ему вздумалось.
До свиданья, голубчик, постарайся приехать, ибо мне без тебя очень скучно.
Твои Аня, Федя, Лиля.
Детки дожидали твоего письма и очень интересовались его содержанием.
Сюда ожидают великих князей, каких — неизвестно.
50. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
<Старая Русса.> 29-го июня 1878 г.
Дорогой мой Федя, пишу тебе последнее письмо, так как думаю, что ты долго не останешься и письмо не дойдет. Все благополучно, хотя тоскливо ужасно. Приезжай, дорогой мой, поскорее, а то я все беспокоюсь без тебя. Получила только два письма, последнее от 22 июня. Что ты не пишешь? Все мы цалуем тебя крепко, крепко. Твои Аня, Лиля, Федя.
Сегодня Петров день, и мы идем на ярмарку покупать Феде пистолет. Детки очень ждут тебя.
51. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
В гостиницу Европа против Малого театра № 25.
<Петербург.> 8-го ноября 1878 г.
Здравствуй, мой милый светик Федичка. Все мы, слава богу, здоровы и провели две ночи благополучно, без неприятных приключений; я просыпалась ночью вовремя, хотя потом трудно было заснуть. Вчера у нас был Навроцкий, редактор Русской Речи; ему сказали, что ты уехал вчера в Москву, и он оставил свою карточку. Не передала ли ему Философова, и он поспешил? Была какая-то содержательница книжного магазина в Минске и купила 1 Записки и 1 Преступление. Был, наконец, Павел Алекс<андрович>, который объявил, что пришел к нам обедать; но так как это было в 6 час<ов>, а мы отобедали в 4, то ему в этом было отказано, а предложена лишь закуска. Выканючил-таки должные ему за картины 5 р. из моего малого капитала. Вечером была с детками у Рудиных, и детям было очень весело. Вчера подморозило, и дети ходили гулять; сегодня уже опять слякоть. Сегодня располагаем ехать к Сниткиным обедать на именины к Мише. Дорогой мой, вспомнил ли ты меня сегодня? Ведь сегодня день нашей помолвки, помнишь? Цалую тебя много, много раз, остаюсь твоя жена Аня и детки Лиля и Федя.
Благополучно ли ты доехал, очень меня это беспокоит.
Пойдет это письмо 8-го, получишь 9-го, напишу 10-го, получишь в субботу 11-го, а об нас не беспокойся.
Если найдешь нужным сходить к Шеру, то вот его адрес: Покровка, Лялин переулок, д. Ляшкевич, Шер.
Лиля посылает письмо, а Федя начал огромное послание, но потом раскаялся и бросил писать.
52. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
<Петербург.> 10 ноября 1878 г. Пятница.
Дорогой и неоцененный мой Федя, здравствуй. Вот тебе отчет за эти два последние дня, т<о> е<сть> 8 и 9-го: все мы здоровы как нельзя более и веселимся напропалую. В среду были у Сниткиных на обеде, и детям было очень весело, танцевали, играли. Вчера мы с Никифоровой отправились в Александринку, и на наше счастье давались все превеселые вещи, не то, что в прошлый раз. Дети даже визжали от восторга, и сегодня нет конца их разговорам о театре. Шел «Станционный Смотритель», переделка из Пушкина, и Новиков великолепно играл. Лиля в антракте говорит: «Зачем это она отца бросила, бедный он». Сегодня, пользуясь тем, что у меня остается Никифорова, я намерена сделать визиты некоторым дамам.
Благодетели мои книгопродавцы тоже меня не забывают: Борзневский прислал за 3 Идиотами 7 р. 35 к., а Архипов за 2 Идиотами — 4р. 90, 1 Бесы, 2 р. 45, 1 Записки — 1 p. 40, 1 Прест<упление> 2 p. 45. А всего Архипов на 11 р. 20 к. Спасибо тебе за твои хлопоты по книгопродавцам. Береги себя, моя деточка, пожалуйста, и не скучай. Знай, что мы тебя очень, очень любим и часто о тебе думаем. Детки очень заинтересовались твоим письмом и требовали, чтоб я им все прочла. Цалую тебя много раз. Твои Аня, Федя и Лиля. (Как ужасно больно, что не могу приписать «и Лелька», как подписывалась в счастливые времена).
Напишу послезавтра, т<о> е<сть> 12-го в воскресенье, получишь в понедельник.
Оба твои письма получила зараз, вчера, 9-го ноября и с радости не знала, с которого начать.
53. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
Петербург. Среда, 20 июня <1879.>
Федор Михайлович,
Когда ты получишь это письмо, я буду на всех парах приближаться к Берлину...
Ну это все вздор: я сейчас в 9 час<ов> утра прибыла благополучно в Петерб<ург>. Я здорова. В Новгороде получила все бумаги, но провела скучнейший день. Шел 4 раза дождь. Устала изрядно; но намерена вернуться сегодня. Милых моих птичек крепко цалую. Купила им по образку большому. Нежно тебя цалую. Аня.
Спала почти всю ночь, но ужасно зябла, так как не взяла ничего теплого.
54. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Петербург.>
Старая Русса. 19-го июля 1879 г.
Пишу тебе, мой милый и дорогой папочка, мое первое письмо в четверг вечером. Пойдет оно 20 июля, завтра. Мы, слава богу, совершенно здоровы. Вчера вернулись домой пешком и очень устали; вскоре пришла Грушенька Меньшова и провела у нас вечер. Спали детки отлично, и я, оказалось, пречутко сплю, так что поднимала их вовремя. Сегодня ходили все на музыку, на которой встретили Анну Ивановну. У ней сегодня была m-me Рохель с букетом цветов. Во время нашего отсутствия заходила к нам Жаклар и жалела, что нас не видала. Вчера я получила из редакции Р<усского> В<естника> перевод на 500 р. на твое имя на Ахенбаха и Колли. Что я теперь буду делать? Без договоренности твоей Ахенбах не выдаст мне, и значит, я денег не получу. Я подожду дня два и отправлю перевод обратно и напишу письмо Любимову, в котором очень вежливо попрошу его выслать мне деньги или же перевод на мое имя. Ну уж порядки, нечего сказать. Я вчера ужасно сердилась на редакцию. Сегодня был у наc доктор и совершенно меня успокоил насчет детишек. Купила я кумысу, и Лиля, хотя с гримасами, а выпила 2 рюмки. Больше ничего нет нового. Скучно без тебя, мой дорогой. Цалую тебя и обнимаю и желаю тебе здоровья. Детки тебя цалуют. Остаюсь любящая тебя Аня.
Напишу в субботу вечером, а пойдет письмо в воскресенье, 22-го июля. Детки часто о тебе спрашивают. (1)
Милый мой папочка цалую тебя я только что сегодня начала пить Кумыс и нашла его очень не вкусным пращай мой папочка твоя Люба
(1) далее следует приписка Л. Ф. Достоевской
55. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Старая Русса.> 24-го июля 1879 г. Вторник вечер.
Милый мой папочка как ты здаров, мы все слава богу здавы. (1) Сегодня у нас был доктор и подводил нам ехать к Нилу столбенскому. Мы без тебя очень кутем и были уже на двух прагулках в деревни описание которых я пришлю тибе. Пращай милый папочка. Твоя Люба.
Сегодня, дорогой мой папочка, Лиля выпросилась начать письмо, и я ей уступила. Дорогой ты мой, как-то ты доехал и как себя чувствуешь. Я еще не имею никаких от тебя известий и жду их, не дождусь. Получу же от тебя первое письмо лишь в пятницу. Мы, слава богу, все здоровы, и сегодня доктор отпустил нас на все четыре стороны, равно как и к Нилу, куда мы и хотим ехать числа 6—7 августа. Погода с самого твоего отъезда дивная, и мы все гуляем, за исключением Феди, который настойчиво требует, чтоб его оставили дома. Вчера он вбежал в восторге, крича, что поймал маленьк<ую> рыбку «своими руками»! Наконец-то! Сегодня целый день удил и, увы, ничего не поймал. Учатся оба хорошо, но, по правде сказать, мало слушаются меня, а потому напиши, чтоб меня слушались, особенно Федя. В воскресенье ходили на музыку, и Жаклары угостили нас с Анной Ив<ановной> мороженым. Вчера мы с Жакларами ходили на бал, представь себе это (батюшка по этому поводу хотел послать тебе телеграмму), и я была в ненавистном тебе синем платье. Видела Рохельшу, которая была донельзя любезна ко мне, а Жаклара чуть совсем не проглотила. Сегодня ходили с матушкой в деревню. В пятницу будет народное гулянье, на которое мы с детишками пойдем. Вот все наше времяпрепровождение, довольно скучное, ибо тебя нет. Письма получила от мамы, Ольги Кирилловны и Пуцыков<ича> с газетами. Ольга Кирил<ловна> сообщает, что муж Веры Кир<илловны> отнял от нее все деньги и прогнал ее тетку, которая и уехала вместе с ее дочкой. Наверно, он скоро прогонит и Верочку.
Дорогой мой Федичка, не знаю, что тебе больше и писать, новостей нет никаких, жизнь такая однообразная. Одно скажу: мы по тебе скучаем и желаем твоего скоро возвращения. Поправляйся, голубчик мой. Ах, если б письмо поскорее из Эмса, то-то я была бы рада и успокоена.
Напишу теперь в пятницу, пойдет в субботу 28-го, а теперь прощай, мой дорогой, не сердись на неинтересные письма. Цалую и обнимаю тебя много раз и остаюсь любящая тебя Аня, но горячо и нежно тебя любящая, заметь себе это (je vous aime tendrement, — как она всегда говорит, на что ей милый голосок все двенадцать лет отвечал: «Et moi aussi»). Дети крепко тебя цалуют. Батюшка уже вернулся и велел тебе кланяться, Жаклары тоже.
(1) начало письма написано Л. Ф. Достоевской
56. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. 27 июля 1879 г. Пятница.
Милый, дорогой мой Федочка, я до того беспокоилась о тебе, что не вытерпела и послала вчера Лилю на почту к приходу поезда за твоим письмом и получила его. Ты не поверишь, дорогой мой, до чего я была рада известию, что ты доехал до Берлина, не особенно устав. Теперь буду ждать с нетерпением письма из Эмса о том, как ты устроился и что сказал тебе Орт. Мы, слава богу, здоровы, ведем себя ночью хорошо и все о тебе вспоминаем. Вчерашнее письмо твое я прочла и тому и другой, и оба очень внимательно и с интересом выслушали. Лиля пишет сегодня тебе, а Федя велел передать, что он хотел тебе написать, да не знает, что написать, и уж напишет тебе, когда съездит к Нилу Столб<енскому>. Только что я успела получить твое письмо и порадоваться, как мне принесли телеграмму. У меня и ноги подкосились: бог знает что пришло в голову, но, по счастью, оказалось телеграмма от Любимова в ответ на мое письмо, в котором я просила его прислать деньги мне, и не переводом, а наличными. Он отвечает, что деньги высылаются наличными, а секретарь его прибавляет, что мне выслан еще перевод на 800, который и просит возвратить обратно. Письмо мое к Любимову было деловое, но очень вежливое. Нового у нас нет ничего. В среду 25 были Анны, и ко мне явилась m-me Рохель с великолепным букетом и поздравила меня с именинами (а ты-то и не догадался меня поздравить). Просидела с час и была донельзя любезна. Вечером была у меня Анна Ивановна, которой, как настоящей имениннице, я и поднесла мой букет. Просидела целый вечер и была очень сердечна. Вчера ни у кого не была и никого не видала. Сегодня (пятница) вечером идем на народное гулянье в пользу Оренбурга, но без Феди, который ни за что не хочет идти в парк и берет с меня 15 к., ту плату, которую я бы отдала за него. Погода восхитительная, и мы все сидим на воздухе. Я писала к Анне Петровне Бергеман и просила ее приехать погостить, но не получила ответа: ни сама не едет, ни письма не шлет. Это очень жаль, так как нам бы хотелось ехать к Нилу Ст<олбенскому>. Писем никаких (кроме Пуцык<овича>, который извещает о твоем приезде и присылает две загранич<ные> почтовые марки) не получала, и ничего не случилось особенного, разве вот корова больна (потеряла жвачку) и мы боимся, чтоб она не пала. Лиля пьет кумыс. Мое здоровье очень хорошо, хотя сплю не так крепко, так как надо выжидать часа и 4-х часов, поэтому просыпаюсь в 12 и не сплю до 1-го, затем просыпаюсь в 3 и не сплю до 4-х. Но впрочем высыпаюсь отлично. Вижу самые соблазнительные сны, а в них одного очень, очень милого и дорогого человека, тебе коротко известного, — угадай кого? Дорогой мой, мы часто о тебе вспоминаем, вероятно, чаще, чем ты об нас. Дай бог тебе здоровья, это главное, а затем успешной работы. Но прошу тебя, ради бога, не работай через силу, а лучше заботься о своем здоровье, чтоб достигнуть цели, для которой приехал в Эмс. Лучше опоздать в Русский Вестник, лишь бы поправить здоровье. Ну до свиданья, мой дорогой и вечно милый мой муженек, крепко обнимаем и цалуем тебя и остаемся твои Аня, Люба, Федя.
След<ующее> письмо напишу в понедел<ьник> 30-го, пойдет во вторник 31-го.
57. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Ст<арая> Русса. 30 июля 1879 г.
Здравствуй мой дорогой и золотой муженек, как ты поживаешь, мое золотое сокровище, как твое здоровье? Вчера, в воскресенье, я получила два твои письма из Эмса; хоть ты и послал их во вторник и в среду, но пришли они оба в воскресенье. Я ужасно рада, милочка мой, что ты благополучно доехал и уже начал свое леченье. Господи, если б оно принесло тебе пользу! Ничего бы я более этого не желала! Я думаю, Орт преувеличил и для пущей важности объявил, что у тебя «сердце не на месте». Бог даст, воды принесут тебе пользу и ты вернешься здоровый. Ради бога, лечись хорошенько и не скупись для своего лечения. Ты пишешь, чтоб я прислала тебе 100; изволь, дорогой мой, я непременно пришлю их 15 августа. Мы, слава богу, здоровы, но с Федей произошел казус: у него на щеке около уха из маленького прыщика образовался нарыв величиною в грецкий орех. Я ужасно испугалась и послала вчера за Рохелем. Он пообещал приехать вчера, а приехал сегодня. В это время нарыв созрел, и Рохель его проколол. Вышло ужасно много гадости и еще выйдет. Он непременно настаивал на купанье, и мы завтра начинаем купаться. Можно еще взять ванн 20, а с них это и довольно. Бедный Федя перенес и нарыв и прокол его очень терпеливо. Федя велел тебе написать, что «без папы все дурно: кушанье то горячо, то солоно, то без соли». По поводу ванн поездка к Нилу откладывается на неопределенное время. Время мы проводим довольно скучно, хотя никто нас не бранит (это тебе в пику сказано). Были мы в пятницу на народном гуляньи и очень остались довольны, но более всего г-н Жаклар, который очень всем интересовался и остался до самого конца праздника. M-me Рохель продавала на празднике на аукционе и продавала папиросы из своих рук по 4 руб. Находились-таки любители. Жаклар очень жалел, что не взял с собой денег, чтоб купить что-либо из рук m-me Рохель. В субботу я была у батюшки и Анны Иван<овны>, а в воскресенье у меня собралось много гостей, Анна Васильевна с мужем, Анна Ивановна и батюшка с матушкой. Сегодня Анна Вас<ильевна> была у меня целое утро и оставила у нас Юрика на весь день, чем дети были премного довольны. Письма я получила от Елены Андреевны (не важное), от Полякова (глупое) и от Любимова вежливое, где он очень извиняется, что высылал на Ахенбаха, и просит, чтоб я у тебя за него извинилась. Прислали перевод на 800 р., который просят возвратить, а затем сегодня прислали и 500 р. наличными, и Любимов просит меня сказать ему, хочу ли я получить 800 на свое имя и на Старую Руссу. Я попрошу выслать к 20 августа. Погода у нас восхитительная; не знаю, долго ли продолжится. Мне присылают корректуры «Оскорбленных», и я поправляю и отсылаю. Затем работаю. Анна Ив<ановна> уезжает в воскресенье, а 15 уедут Жаклары, и я останусь одна. Дорогой мой, письма все неинтересные, но что тут делать! Ничего не случается особенного, да это и слава богу. Вчера по поводу нарыва я плакала целый день, а ночью видела сон, очень меня поразивший: приходит Лиля и говорит грустным голосом: «Мамочка, пойдем». — «Где Федя, где Федя?» — Молчит. — «Боже мой, что случилось, где мой Федя?» — Молчит и идет за мной. Я схватила ее на руки и бегу с лестницы: «Веди меня, веди меня, что с Федей?» — Она молчит и затем сказала: «А как он мучился-то!» — Тут я все поняла. Значит его нет, вскрикнула, вскочила с постели, побежала к нему и увидя, что он мирно спит, раз восемь перекрестилась и сказала «слава богу». Ужасно поразил меня сон. До свиданья, дорогой мой Федичка, цалую и обнимаю тебя горячо и люблю бесконечно. Лиля приписывает, а Федя откладывает свое письмо до другого раза. Напишу тебе в четверг 2-го, пойдет 3-го августа. Цалую тебя твоя Аня.
Ты мне часто снишься, дорогой мой папочка, знаешь ли ты это?
58. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. 5-ое августа 1879 г.
Дорогой мой папочка, неоцененное мое сокровище, вчера я получила твое письмо от 30 и рада, что оно не такое сумрачное, как было предыдущее. Но мне больно, что ты ничего не пишешь утешительного о своем здоровьи, а напротив, говоришь, что кашель все в той же ужасной степени. Ничем ты не мог бы меня так порадовать, как сказав, что тебе лучше, в самом деле лучше. Дорогой мой, как мне тебя жаль.
Мы, слава богу, здоровы, и детки купаются, взяли пять ванн. Кашель у них давно перестал, разве в неделю раз кто кашлянет, ночью же никогда. Я тоже здорова, но плохо сплю и вижу кошмары, больше воров, хватающих меня за руки (домовой, как объясняет Александра). Вчера мы наняли маляра, и он сегодня с 6 час<ов> красит окна и двери (дом не буду красить). Запах по дому невозможный, и мы завтра переберемся вниз дня на три. Нового у нас ничего нет, Жакларов не видала, а вчера уехала Анна Ивановна, оставшись очень недовольною результатами лечения своего Аполлоши.
Дни у нас идут ужасно скоро и ничего-то не сделаешь путного. Встаю в 9 (дети раньше), приготовляемся на ванны, в 12 на ванны до часу, в два дома и завтракаем (я очень устала от хождения каждый день на ванны), в 4 обедаем, а в 9 ложимся. Так что когда оглянешься на весь день, то в результате окажется лишь две пришитых пуговицы. Такая беда. Впрочем прочла два-три франц<узских> романа и Русскую Речь, где помещено окончание романа Капустиной. Федя, узнав, что ты велел поймать трех налимов, просил написать, что «погода бурная и рыба не клюет». Вернее же то, что ему наскучило это занятие, так как более интересно смотреть, как работает столяр (работал два дня) и как красит маляр. Федя сам выкрасил себе пушку в белый цвет, причем выкрасил себе и панталоны. Лиля пьет кумыс, но все еще нет цвета лица. Ждут не дождутся 20-го, чтоб ехать к Нилу Столб<енскому>. Вчера я получила письмо от Шера, где он извещает, что наследники обещают приехать к 14-му августу в Москву. Зовет меня приехать или прислать поверенного. Он предлагает выбрать сначала части по большому плану, находящемуся у него в Москве, а затем всем ехать в имение и, осмотрев имение, решить окончательно. Андрей Мих<айлович> тоже будет. Очень я жалею, что не могу поехать, опять дело затянется надолго. Погода у нас хорошая, но довольно холодная, особенно по ночам; я так мерзну, детей встаю и покрываю раза по три в ночь. За твои бедствия с рубашкой и зонтиком тебя бы следовало поставить в угол, но так и быть я тебя, моего голубчика, поцалую, да очень, очень крепко и нежно. Я очень по тебе, дорогой мой, скучаю, хотя надеюсь, что время скоро пройдет и мы с тобою увидимся. Лишь бы ты поправился, вот что главное, а остальное, скука — ничего. Дай бог тебе силы работать, дорогой мой, но пожалуйста, не зарабатывайся. Лучше не поспеть, но лишь бы не повредить здоровью. За нас не беспокойся и не скучай очень. Я смотрю за детьми, и авось с ними ничего дурного не случится. С дороги буду писать тебе, где только почта, боюсь только, что из монастыря послать будет нельзя. Большое для меня лишение будет, что не буду получать от тебя писем, ты же их не прекращай, а то ты, пожалуй, воспользуешься случаем и не будешь писать, мой дорогой Федичка. Ведь может случиться, что мы и вовсе не поедем (дурная погода, нездоровье) или же поедем немного раньше (если того потребуют попутчики), во всяком случае за нас не беспокойся. Ничего нового не могу тебе сообщить, разве то, что тебе велел кланяться сам Рохель, который объявил, что твое здоровье необходимо. До свиданья, дорогой мой Федичка, цалую и обнимаю тебя горячо, от всей души и люблю бесконечно, уж конечно, больше, чем ты меня. Жду не дождусь, когда ты приедешь. Деньги пришлю на днях. Я хоть и экономлю, но деньги и у меня выходят, на ванны, гостинцы, прислугу, житье, рабочим, просто хоть плачь, да и только. Цалую тебя еще 1000000000 раз. Твоя Аня. Детки тебе кланяются и цалуют папочку.
Следующее письмо напишу в среду 8-го, пойдет в четв<ерг> 9-го.
59. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Среда 8-го августа 1879 г.
Только что отправила тебе письмо, милый, дорогой и золотой мой Федичка, третьего дня, в понедельник, а вечером получила письмо и от тебя. Благодарю тебя за него и за те милые, прелестные слова, которые оно в себе заключало, но еще более за твои чувства. Что оно искренно, я не сомневаюсь, зная моего дорогого Федичку. Твоя «царица» цалует и обнимает тебя горячо и еще горячее любит. Ну как твое здоровье, поправляешься ли ты? Меньше ли кашляешь? Ты не поверишь, с каким нетерпением я жду известия, что тебе лучше. Мы все, слава богу, здоровы и ведем себя хорошо. Одна беда: затеяли красить двери и окна и, веришь ли, навязали на себя ужасную муку: ужасная пачкотня, запах! Пришлось перебраться вниз, и мы живем три дня внизу. Ты не поверишь, до чего мне надоело караулить моего солдата и поминутно остерегаться, чтоб где-нибудь не запачкаться. Хорошо еще, что тебя нет, вот бы ты, бедный, натерпелся от этой муки. Нет, лучше ничего не переделывать, чем делать это при себе. А между тем у нас еще на неделю работы, так как хочу выбелить и оклеить потолки и стены. Погода у нас отличная, и детки ходят аккуратно на ванны, взяли их восемь. Вчера была у Анны Васильевны, которую не видала почти неделю. Застала их всех больными гриппом и кашлем, все не выходили больше недели из дому. Просидела вечер и очень была довольна: Анна Вас<ильевна> рассказывала многое про себя и очень интересное. Жаклар подарил мне письмо какой-то франц<узской> знаменитости. От них зашла к батюшке за Любой. У них, оказалось, празднуют рождение Сонечки и много гостей. Между прочим и Верховцевы, с которыми я и познакомилась. Засадили ужинать, и я вернулась с Любой в 12 час<ов>. Федя не был. Замечательно, Федя положительно никуда не ходит, ни на музыку, ни к Жакларам, ни к батюшке. «Скучно у них, пойду лучше на заднюю улицу к мальчишкам». Теперь играет в рюхи. Вчера получили письмо от Бергеман. Пишет, что приедет к нам 22-го августа и прогостит неделю. А мы хотели ехать 21 к Нилу. Дети в ужасном огорчении, что не поедем, и я, может быть, решусь поехать 12—13—14 авг<уста>, чтоб воротиться к 22-му. Еще не решила, так как многое зависит и от наших попутчиков. Все тебе кланяются, Анна Васильевна особенно.
Очень тяжело сообщить тебе печальное известие. Вчера я получила телеграмму от Ф. М. Достоевского, что умерла Эмилия Федоровна. Она скончалась 6-го августа, хоронят сегодня 8-го. Очевидно, они не знают, что ты заграницей, потому что зовут на похороны. Я, конечно, не поехала. Да если б и ты был здесь, то не успел бы приехать на погребение, так как получена телеграмма после отправления машины. Бедная Эмилия Федоровна, мне очень ее жаль. Не тоскуй, голубчик мой, прошу тебя. Я было не хотела писать тебе этого, но, может быть, ты захочешь им написать. Я завтра пишу Федору Мих<айловичу> сочувственное письмо. Пожалуйста, дорогой мой, не печалься и не тоскуй о ней очень, это тебе повредит, а ты должен для нас беречь себя. цалую и обнимаю тебя горячо и прошу тебя любить меня, твою дрянную женку, которая однако любит тебя без ума и без памяти. Цалуем тебя еще 1000000000000 раз. Твои Аня, Федя, Лиля.
Милый и дорогой мой папа как твое здоровье очень очень люблю тебя незнаю какия новости соопщить тебе разве вот что унас красят окна. цалую тебя мой не оцененый папочка твоя Люба. (1)
Напишу в субботу 11-го, пойдет 12 августа.
(1) приписка Л. Ф. Достоевской
60. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. Суббота, 11 августа 1879 г.
Пишу тебе, дорогой и золотой мой папочка, в субботу, как обещала. В сущности следовало бы подождать один день и, получив письмо твое (завтра я наверно его получу), завтра же тебе и ответить. Но боюсь сделать это, так как ты, верно, будешь беспокоиться. Дорогое мое сокровище, как твое здоровье, лучше ли тебе, вот что меня беспокоит? Меньше ли кашель? Хорошо ли спишь? В последнем письме (третьего дня) ничего ты не писал утешительного и просто меня огорчил этим ужасно. Неужели тебе и теперь не лучше? Только об этом и думаю. Мы, слава богу, здоровы и ведем себя хорошо. Дети взяли 11 ванн, и у Феди много высыпало на спине. У Лили же ничего. Погода удивительная, тепло, тихо, настоящее лето. Было бы все хорошо, если бы мы не затеяли обновить дом. Поверишь ли, дорогой мой, я просто с ума сошла от этой возни. Выкрасили все двери и окна (снаружи и снутри), выбелили потолки, оклеили лестницу обоями, обили толем гостиную и оклеили ее белыми прелестными обоями и видим, что еще много работы. Раз начали, надо продолжать. А теперь считаю, что лучше бы и не начинать, до того хлопотно, да и денег стоит порядочных. Наняла я солдата по 70 коп. в день. Работник он удивительный, приходит в 5 утра и уходит в 8 вечера, работает за двоих, но все дела много впереди. Кроме того запах по всему дому, все вещи запрятаны и уложены, и жизнь внизу. Ужасно мне все надоело и стало сердить. А то я тут была с удивительно хорошими нервами.
Вчера послала тебе обещанные сто руб. Послала сто один, потому что, посылая 101, платишь вдвое меньше, чем за 100 р., и я сэкономила 50 к. Рубль этот мне сохрани. Да и вообще, дорогой мой, храни деньги, как зеницу ока (забываю побранить тебя за бинокль, я тебя знаю, верно уж заплатил страшные деньги). Время проводим скучно. Вчера была у Анны Васильевны. Она какая-то вялая и чем-то как будто расстроена. Жаклар каждый день на балконе у m-me Рохель, где сбирается многочисленное общество, перезнакомился с всеми, а главное с хорошенькими дамами, о которых говорит с восхищением. Вчера при мне пошел на бал, куда его звала хорошенькая ученица институтка Готская и другие дамы. К этой Готской он хочет ехать в имение в Шимск. Познакомился и с m-lle Арнольди (ты ее видел, белобрысенькая). Анна Вас<ильевна> рассказывает, смеясь, анекдот: третьего дня Жаклар и Арнольди поехали вдвоем гулять и пропали. Наступил вечер, и мать m-lle Арнольди начинает искать ее по всему городу и, наконец, является к Рохельше. Та успокоивает ее тем, что, вероятно, ее дочь зашла пить чай к m-me Жаклар. Та успокоивается и идет с m-me Рохель в театр и о ужас! первое, что она видит — это m-me Жаклар одну в театре. Спрашивается, где же ее дочь и m-r Жаклар? Вообще он ужасно оживлен и доволен, а ее, кажется, это тревожит, хоть она и смеется. Но вот видишь, дорогой мой, я пишу тебе сплетни. Завтра устраивается у Жакларов спектакль: придумали представить несколько басен Крылова в лицах. Актеры: Лиля, Федя, Юрик и Анфиса. Играть будут в костюмах из бумаги; клеили и резали бумагу наши дети и для этого два дня сряду уходили с ванн прямо к Жакларам. Даже хладнокровный Федя, никуда не ходивший все лето, ужасно заинтересовался, ходит к Жакл<арам> и беспокоится о своей роли. Как сойдет спектакль, опишу тебе.
Спасибо тебе, мое золотое сокровище, за твои милые, дорогие письма. Радуют они меня несказанно. Люблю тебя я, дорогой мой, безумно и очень виню себя за то, что у нас идет иногда шероховато. А все нервы, все они виноваты. Тебя же я люблю без памяти, вечно тебя представляю и ужасно горжусь. Мне все кажется, что все-то мне завидуют, и это, может быть, так и есть. Не умею я высказать только, что у меня на душе, и очень жалею об этом. А ты меня люби, смотри же, голубчик мой, люби. Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя чрезвычайно Аня.
Все вижу восхитительные сны, но боюсь их рассказывать тебе, а то ты бог знает что пишешь, а вдруг кто читает, каково?
Напишу во вторник (14-го), пойдет в среду.
61. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Старая Русса. 14 августа 1879 г.
Дорогой и милый мой папочка, бесценное сокровище. Я должна признаться тебе в одной хитрости, за которую прошу тебя не сердиться на меня. Завтра в среду мы едем с детьми в Рязанское имение на три дня. Видишь, как это вышло. Шер писал несколько раз о том, что наследники хотят разделиться и предлагал съехаться к 15-му числу в Москве, с тем, чтоб оттуда поeхать вместе в Рязанск<ое> имение и там, осмотрев его, решить, что именно нам выделить. Сегодня утром Шер прислал телеграмму, что Ставровские приехали, а также Андрей Михайл<ович>, и просил меня телеграфировать, приеду ли я? Я решила ехать, хотя сильно боюсь, что ты на меня рассердишься и будешь мною недоволен. Но рассуди сам, дорогой мой папочка, и ты сам увидишь, что ничего особенно дурного я не сделала. Во-первых, надо же когда-нибудь решить это дело, а не видав имения, как мы возьмем свою часть. Во-2-х, может быть, мы что-либо и решим в Москве. В-3-х: теперь я совсем свободна, тебя нет, дети здоровы и значит, может быть, долго не представится такого удобного случая. Наконец, ведь ты пускал же нас к Нилу на неделю, а тут даже удобнее, так как поедем по жел<езной> дороге до Рязани, а там на лошадях в большом обществе под надзором Андрея Мих<айловича>. Чего же бояться: если захвораем, то всегда найдется доктор. Да бог милостив, нельзя же все беспокоиться. Я обещаю тебе смотреть за детьми еще лучше прежнего, ведь люблю же я их, ты ведь это знаешь. Для твоего успокоения я напишу тебе из Москвы и из Рязани, а там будет маленький промежуток; пока будем в имении, ты не будешь получать известий. Из Москвы я напишу, сколько дней мы рассчитываем пробыть в имении. А кстати в Москве я получу кой-что из книгопродавческих долгов. Дорогой мой, я бы была совсем спокойна, если б знала, что ты на меня не сердишься, видишь, до чего тебя боюсь! Не писала тебе раньше лишь потому, что не знала, удастся ли нам поехать, а потому не хотела раньше тебя беспокоить. Нас не могут там убить, потому что нас будет много. Твои 2 письма я просила на почте пересылать в Рязань, так что при переезде через Рязань туда и оттуда я получу твои два письма и буду на твой счет спокойна. Дом я оставлю на верных слуг, кроме того будет смотреть наш жилец, ротный командир, который вчера приехал и пробудет у нас внизу дней 10 до своего отъезда в деревню. Главное, не беспокойся за нас, прошу тебя, а то эта мысль меня очень тревожит.
Теперь о другом, о спектакле, афишу которого при сем прилагаю. Лиля играла муравья, петушка недурно, но лучше всего была в квартете мартышкой, просто прелесть. Но Мишка (Федя) поразил нас всех: он так отлично прошелся медведем, что рассмешил нас до упаду. Юрик тоже так отлично прошелся медведем, что рассмешил нас до упаду. Юрик тоже спокойно и без волнений опять играли. Был и батюшка. Детям Анна Вас<ильевна> поднесла венки, а в них — маленькие подарки. Нас угощали шоколадом, мороженым и ягодами. Одним словом, спектакль удался на славу. Сегодня уезжает Жаклар, а 16 Анна Васил<ьевна>, которая вчера просидела у нас до полночи и много говорила. Просила тебе кланяться. Ну дорогой мой муженек, отсюда вижу твое недовольное, но вечно милое лицо. Голубчик мой, не сердись на меня, пожалуйста, и люби меня. А я Вас, сударь, люблю чрезвычайно, невозможно и жду с ужасным нетерпением Вашего приезда. Знаешь, мне в последнее время было страшно скучно без тебя, только я тебе не писала. До свиданья, дорогое мое сокровище, цалую и обнимаю тебя горячо и люблю бесконечно. Твоя женка никуда не годная Аня
и детки очень, очень милые и добрые Федя и Лиля. (1) Милый мой папочка письмо тебе потом напишу твоя Лиля.
Следующее письмо из Москвы 17-го августа.
(1) далее приписка Л. Ф. Достоевской
62. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
<Москва.> 17-го августа 1879 г.
Пишу тебе из Москвы, дорогой мой Федичка, и очень боюсь, что ты на меня сердит, до того боюсь, что не знаю, с чего начать. Лучше расскажу по порядку. Выехали мы 15 августа в среду в 1/2 7-го на пароходе до Новгорода, а от Новгорода до Волхов<ской> станции. Погода была восхитительная, не жаркая, и дети были в восторге от путешествия. Федя почти все время стоял на носу и сообщал мне разные свои мысли про барки, рыбаков, охотников и пр. На пароходе с нами ехала жена отца Ивана Соборного (она везла дочь в Новгород учиться). Узнав, что мы в Москву, она познакомила нас с одним академич<еским> студентом, который ехал в Троицкую Лавру, и поручила ему оберегать нас. Студент оказался твоим почитателем, да таким архипламенным, который почитает тебя до благоговения. Он убедил нас ехать в 3-м классе и выбрал нам места в некурящем отделении. Дети с ним ужасно подружились, особенно Федя, который от него и не отходил всю дорогу. Он же смотрит за детьми лучше трех нянек. Сам он бедный (сын дьячка) и сам перетаскивает свои вещи, чтоб не платить 10 к., а детям много раз приносил винограду, вишен, орехов, пряников и все услуги оказывал потому, что это дети Достоевского, «единственного русского огромного таланта». Видишь, папочка, и нас любят за тебя! Приехали мы в Москву в 1/2 2-го и поместились на Никольской в Шереметевском подворье, в центре моих книгопродавцев. Тотчас оделись и направились к Шер. Оказалось, что из наследн<иков> приехал один Ставровский (другой прислал Шеру доверенность), а вместо Андрея Михайловича приехал его старший сын (Андрею Мих<айловичу> отказали в отпуске). Решили ехать сегодня, 17, вечером с тем, чтоб завтра, 18, выехать в имение. Шер едет с курьерским, а мы раньше с почтовым. Разговоров пока мало было, успеем там наговориться. От Шеру я зашла к Преснову, обещал сегодня выдать деньги. К другим книгопрод<авцам> не могла зайти, так как по случаю предпраздника все магазины заперты с 3-х часов. Буду ходить сегодня. Затем, проходя мимо Большого театра, увидала, что дают балет «Конек-Горбунок». Дети стали ужасно просить меня взять билет, и так как я никогда не была в театре, то и исполнила их просьбу. До театра мы отправились к Варваре Михайловне. Нам сначала очень долго не отпирали, но потом она увидала нас из окна и была нам, кажется, рада. Просидели у ней больше часу. Много о тебе расспрашивала и велела тебе кланяться. От нее пошли в театр и очень приятно провели время. Дети были в восторге. Вообще им нравится путешествовать, и они ничуть не устали, так как спали всю ночь на жел<езной> дороге. Я же ничего не спала в течение 42 час<ов>, зато же в эту ночь спала как убитая. Теперь 1/2 8-го, и дети спят, я же пишу тебе, чтоб поскорее отправить, хочу, чтоб сегодня пошло.
Дорогой и золотой мой папочка, умоляю тебя, голубчик мой, об нас не тужить. Видишь, 1/2 дороги сделали и благополучно, авось, все будет хорошо и далее. Так как у нас оберегателя не будет, то я поеду назад во 2-м классе, это я тебе обещаю. Завтра из Рязани напишу еще, чтоб ты не оставался без известий. Шер велел взять с собой побольше провизии, так как в деревне ничего не достанешь. Также взять хорошие сапоги и калоши себе и детям. Больше нечего писать (кстати: в день отъезда я получила 800 р. от Любимова, но не взяла их с почты, пусть полежат, назад не отошлют). Деньги и вещи я отдала батюшке на время моего отъезда, а % бумаги на хранение Рохельше. Жаклар велел тебе очень, очень кланяться, Рохельша и батюшка тоже. Теперь на прощанье крепко обнимаю и цалую тебя, дорогой и золотой мой папочка, и люблю бесконечно. Жду нашего свиданья чрезвычайно. Что твое здоровье, ужасно о нем беспокоюсь. Завтра надеюсь получить письмо твое в Рязани, так как просила на почте туда переслать твои два письма. Цалую и обнимаю моего бесценного муженька и люблю бесконечно.
Лиля напишет из Рязани, будить жалко, а она просила тебе приписать.
63. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.> Рязань. 18 августа <1879.>
Пишу тебе в субботу, 18, из Рязани, куда мы приехали вчера ночью в 1/2 1-го. Выехали же из Москвы в 1/2 6-го на почтовом, в 3-м классе. С нами ехал Александр Андреевич (сын Андрея Михаил <овича>). Шер и Ставровский приехали на курьерском сегодня в 5 час<ов> утра. Решили все собраться в одной и той же гостинице Морозова, и сегодня через два часа едем в имение. Погода отличная. За ночь мы выспались отлично. Сейчас хочу пойти на почту спросить от тебя письмо. Вчера мы очень много ходили по книгопродавцам, но без особенного результата; получила от одного Преснова 52 р. 50 к., другие же обещали дать при моем возвращении в Москву, следовательно, придется при возвращении остановиться на день в Москве, третьих не застала дома, но известила о своем приезде. Была у Соловьева, спросила, надо ли ему «Униженных и Оскорб<ленных>». Тот просил прислать 30 эк<земпляров>, а также спросил, почему я ему не выслала «Преступление и наказание», тогда как он тебя просил в ноябре выслать ему, когда ты получал с него деньги. Ты же мне передал тогда, что он сказал, что ему наших книг не надо. Я обещала выслать осенью. Были мы на Антропологической выставке и два часа по ней ходили. Детям очень понравилось. Были у Иверской, но в Кремль не попали. Дети здоровы и ведут себя хорошо. Теперь, дорогой мой, я долго тебе не напишу, дней пять или шесть, но, ради бога, не беспокойся за нас. Я узнала, что там поблизости есть доктор. Я их буду беречь изо всех сил. Целую и обнимаю тебя крепко и нежно и остаюсь любящая женка твоя Аня. Напишу на возвратном пути из Рязани, а если будет возможно послать из деревни, то и тогда пошлю. Твои Аня, Федя, Лиля.
Милый мой папочка давно тебе не писала мы уже в рязани хороший город и извощики здесь очень не дороги я вижу из окна множество Арбузов мы в Москве порядочно покутили Кроме театра мы были на выстывке. Я очень была довольно особенно мне понравилась Мамонт ужасно велик больше горы.
Твоя Люба. (1)
Сейчас получила в Рязани письмо твое от 10 августа, пересланное мне из Руссы, и ужасно рада. Теперь я за тебя совершенно спокойна. За то, что ты не веришь в поцалуи 10000000000 раз, цалую тебя всего лишь один раз, да и то ты этого не стоишь за твое недоверие.
(1) приписка Л. Ф. Достоевской
64. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Эмс.>
Спас-Клепики. 19 августа 1879 г.
Милый папочка, вчера выехали, 18-го, в 1/2 12 дня, ехали весь день и всю ночь с остановками и сегодня в 6 час<ов> приехали в Клепики; отсюда в имение 12 верст, туда приедем в 12 час<ов>. Пишу тебе потому, что завтра отсюда идет почта (один раз в неделю). Мы живы и здоровы. Дорогу в 72 версты от Рязани провели чудесно; Федя в восторге от лошадей, сам правил. Погода хорошая. Местность тоже хороша. Извини меня, дорогой мой, что мало пишу, да меня торопят на почту. Цалую и обнимаю тебя горячо. Вот видишь, мой голубчик, я тебя не оставляю без известий, за это люби меня. Зато теперь напишу лишь через 3-4 дня.
Твоя Аня.
65. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса. 24 мая 1880 г.
Милый Федор Михайлович, мы слава богу все здоровы и ждем тебя обратно, так как открытие памятника отложено. Детки кланяются тебе и цалуют.
Твоя Аня.
66. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса. 29 мая 1880 г.
Дорогой мой Федичка, я получила сегодня твое третье письмо и очень рада твоим успехам. Мы все здоровы донельзя; но скучаем по тебе и желали бы, чтобы ты сюда приехал. Но если открытие произойдет около 5-го, то, конечно, непременно останься. Я писала тебе всего раз на прежнюю квартиру Елены Павловны, а затем решила, что ты воротишься, а потому и не писала. Но если б у нас что-либо было недоброе, то я бы наверно тебе телеграфировала. А потому будь покоен. Мы все тебя крепко цалуем и остаемся любящие тебя Аня, Федя, Лиля.
Мама приехала, но останется у нас лишь до 5-го июня.
Не забудь попросить у Ивана Серг<еевича> Аксакова автографы Гоголя, да и вообще у кого-либо. Да если тебе придется пробыть до 5-го, то не воспользуешься ли ты этим временем, чтобы вписать Федю в дворянство или по крайней мере узнать, как это делается. Как жаль, что «Русская мысль» не послала мне телеграммы; я бы ответила просьбою оставить тебя в Москве до октября. Нет, голубинька, я бы попросила воротить мне тебя скорее.
Поцалуй Олиньку, если увидишь.
Твоя негодная Аня.
67. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса. 30 мая 1880 г.
Милый мой и дорогой Федичка, сейчас получила твое четвертое письмо и спешу перед тобою оправдаться по поводу моих писем. Дорогой мой, ведь я была убеждена, что ты пробудешь лишь день или два в Москве и тотчас вернешься назад, а потому и написала в воскресенье, на имя Елены Павловны, на старую квартиру три словечка на всякий случай, чтоб тебя успокоить. Мы все, слава богу, здоровы, как только можно. Происшествий у нас, слава богу, никаких, что вчера, то и сегодня. По вечерам гуляем, а днем я шью, а детки учатся. Из первого письма я вывела, что ты приедешь в среду, и вышла тебя встречать, но вместо тебя приехала мама. 5-го июня она уезжает, так как в деревне она необходима Ване.
Получила два письма, от г-жи Герке и от Соловьева (просит сведений об Алфимовой), на оба письма ответила. На днях позову Рохеля и начну купать детей. Федя меня ни в чем не слушается и грубит, но затем обнимает меня и просит простить. Вчера он по какому-то случаю объявил, что зарежется, если его станут к чему-нибудь принуждать, и сейчас же потом обнял меня и объявил шепотом, что когда он рассердится, то тотчас начинает говорить разные глупые слова, первое, что попадется на язык, что у него такая привычка. Лиля умница, бабушка подарила ей куклу, и Лиля кладет ее на ночь рядом с собою. Была у меня как-то Рохельша и по обыкновению привирала. У нас ни музыки, ни спектаклей нет. Разумеется, дорогой мой Федичка, ты должен остаться на открытие, даже если б оно совершилось 10-го. В самом деле, это было бы слишком неловко не присутствовать на празднике. Положим, золотой мой, мы по тебе скучаем, но что же делать. Жалею очень, что мы не богаты, так бы и прикатила к тебе. Вот моя серьезная к тебе просьба: не воспользуешься ли ты теперь до четвертого числа (письмо получишь 1-го июня, значит, в твоем распоряжении 2, 3 июня) вписать Федю в дворянство. Андрей Михайлович дал тебе, вероятно, указание, куда обратиться. Ты хоть попытайся и узнай пути, а может быть, успеешь подать и просьбу. Не поможет ли тебе кто в этом указаниями. Вот бы твоя поездка и оказалась плодотворною. Да подумай, кстати, и об автографах, напр<имер>, у Новиковой — Гладстона, у Аксакова — Гоголя, а у Павлищева — Пушкина. Не съездишь ли ты к старичку Муравьеву-Апостолу, Матвею Ивановичу, он всегда был таким твоим почитателем. Мог бы ты попросить у него письмо Муравьева. У него находится Сазанович. Угоди мне, привези хоть какое-либо письмецо, потешь свою автографку, а за это я тебе присылаю след<ующие> автографы (1)
милый папочка, у нас кончились гостинцы, напиши станции, Федя твой.
Милый папочка! Приезжай к Троице. Скверно написала извини. Люба. (2)
Цалую, обнимаю тебя горячо, твоя Анька, которую ты однако не любишь.
Адрес Муравьева-Апостола: у старых триумфальн<ых> ворот по Садовой, д. Зайцева.
Напишу 1-го июня.
(1) далее каракули Феди Достоевского, «переведенные» Анной Григорьевной (2) приписка Любы Достоевской
68. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса. 31 мая 1880 г.
Дорогой мой папочка, получила я твое письмо с «Милой Анной Григорьевной» и была на тебя страх как недовольна: подумай, я писала тебе «милый Федор Михайлович», боясь, что письмо мое попадет в чужие руки, а ты этого оправдания не имеешь. Вообще же, мой дорогой, я замечаю из твоих писем явную ко мне холодность. Но довольно о чувствах, а то ты рассердишься. Мы, слава богу, здоровы, и ничего с нами не случается. Грустим по тебе и начали было тебя ждать, ну, а теперь опять отложили. Останься, а то право будет неловко, если ты не будешь присутствовать. Но прошу тебя не очень кутить, а главное, не заглядываться на хорошеньких барынь, чего я совсем недолюбливаю. Дети просят опять приписать. Очень внимательно слушают твои письма, а Федя не верит, что ты приедешь лишь 9-го. У нас кончились гостинцы, и Федя раза по три навещал твой ящик в письменном столе, осведомляясь, не явились ли откуда-либо гостинцы. Вчера мы ходили в Царский сад и по дороге купили пряников. Федя все толкует, чтоб ты записал станции железн<ой> дороги, он почему-то этот вопрос считает необыкновенно важным. Это можно выписать здесь из календаря, чтоб ему угодить. Федя весь почернел от загару. По вечерам читает и на третьего дня прочли «Вия». Очень поразило. Прочли и про Ивана Никифоровича. Право не знаю, что теперь и писать, до того у нас все однообразно. Кстати, совсем забыла: на другой день после твоего отъезда, 23 мая, утром Победоносцев прислал тебе телеграмму об отмене Пушкинского торжества. Он думал, что ты еще не уехал, и предупредил тебя, чтоб ты не проехался даром. Это очень любезно, особенно со стороны такого сановника.
Вчера я послала тебе письмо с «позволением» остаться на празднество, но очень боюсь, что оно вчера не пошло, а пойдет сегодня, и ты получишь разом два письма и, пожалуй, испугаешься, не случилось ли чего. А я все с тем же: прошу тебя, если 2 июня у тебя найдется время, съезди и узнай про дворянство, вероятно, это узнают в канцелярии Дворянского собрания (присутствие там от часу до 3-х). Там тебе скажут, нельзя ли как-нибудь тебе послать просьбу из Петерб<урга> и как это сделать. Ну до свиданья, мое золотое сокровище, но признайся, что ты без меня не можешь жить, а? Я так признаюсь, что не могу и что нахожусь, увы! под сильным твоим влиянием. Крепко обнимаю тебя и цалую тебя нежно-нежно и остаюсь любящая тебя Аня, а также Лиля и Федя. Хотели приписать, но куда-то оба разбежались, а потому не стану ждать.
69. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса 1 июня 1880 г.
Дорогой мой Федичка, ты так об нас тужишь, что я решаюсь лучше почаще писать, чтоб ты был на наш счет покоен. Но ведь вот беда: у нас все так тихо и смирно, что решительно не о чем писать: все будет одно и то же; живы и здоровы. Писем интересных не получаю (кроме твоих, разумеется, которые я перечитываю по нескольку раз и которые прочла даже батюшке). Почтамт петерб<ургский> перепутал, и стала получать денежные пакеты на книжную торговлю сюда и принуждена отправлять их обратно в Петербург. До свиданья, милый мой папочка, напишу тебе 3-го июня, т<о> е<сть> послезавтра, а последнее письмо пошлю 5-го, так как ты получишь его 7-го, а 8 верно уже выедешь. Ты мне снишься в очень соблазнительном виде, и я утром думаю о том, как бы ты поскорее приехал.
На Елену Павловну больше писать не буду, а прямо в Лоскутную.
Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя очень, очень, очень, очень, очень, очень Аня, т<о> е<сть> более, чем ты меня, в 1000 раз.
70. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса. 3-го июня 1880 г.
Дорогой мой Федичка, пишу тебе по обещанию 3-го июня, но опять-таки не могу тебе сообщить ничего нового: все, слава богу, у нас хорошо, и все мы здоровы. Пользуясь тем, что у нас гостит мама, мы ходим с нею и с детками гулять, напр<имер>, ходили вчера на кладбище и все читали стихотворения на памятниках. Дни у нас хорошие, но ветрено. Вечером читаем. Мама уезжает в пятницу к Ване, и это нам очень грустно. Сделай одолжение, постарайся выехать 8-го утром в 9 час<ов> 30 мин<ут>, т<о> е<сть> в половине 10-го, и тогда ты приедешь 9-го в 11 час<ов> 25 м<инут> утра. Это будет Духов день, и мы придем тебя встречать. Если же ты выедешь в 1 час дня 8-го, то приедешь 9-го в 11 час<ов> ночи. Следовательно, в Москве пробудешь всего лишних 3 1/2 час<а> (с 1/2 10-го до часу), а зато в дороге будешь выжидать и приедешь в Руссу 12 часами позже. Ни на каком другом поезде ты в Руссу не попадешь. Сегодня пишу письмо и представляю, что ты сегодня был депутатом в Думе и мучился. До свиданья, моя прелесть, цалую и обнимаю моего «милого депутата» крепко и нежно и остаюсь любящая тебя чрезвычайно (в миллион раз больше, чем ты; ты нынче такой ко мне равнодушный; да, голубинька, это так!) и вечно Аня. А потому прикончи все дела к 8-му и 8-го выезжай. К тому же в Троицу вряд ли кого ты и застанешь. А мы лишний день должны будем без тебя проскучать. Я написала к книгопродавцу Александрову, чтобы он принес тебе деньги; может быть, он и принесет. Бабушка тебе кланяется, равно как и мы все тебя любим и крепко обнимаем и цалуем. Твои Аня, Федя, Люба.
Напишу не завтра, а послезавтра 5-го, и буду адресовать в Лоскутную.
Без автографа, хотя бы Висковатова, не приезжай, назад отправлю.
А письма ты должен о празднике писать подлиннее, слышишь ты, голубчик мой, а то подумай, я ничего о нем не узнаю, а ты так пишешь, как никто. А главное, главное напиши, как ты читал и отличился ли и много ли хлопали и пр. и пр. Как мне жаль, что меня тут не будет! Право, зависть берет меня.
71. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
Старая Русса. <5> июня 1880 г.
Пишу тебе по обещанию 5-го июня, дорогой и золотой мой Федичка, хотя опять-таки, кроме как о чувствах, писать нечего: все здоровы, и все благополучно. Тишина у нас полнейшая, заняты теперь тем, что сбираем в дорогу бабушку, а потому сегодня топим баню. Но предварительно пойдем на музыку и звать к себе Рохеля. Думала об тебе сегодня очень и очень; как-то ты сегодня стоял на молебствии, не устал ли очень, не измучился ли? Но завтра и особенно послезавтра буду очень тревожиться, как-то ты прочтешь, удастся ли тебе, произведешь ли впечатление? Непременно, слышишь ли, непременно, опиши подробно, как все произошло, т<о> е<сть> на твоем чтении: подумай, меня не было, так сделай так, как будто я была. А то, дорогой мой, мне очень обидно, что я не присутствовала на твоих торжествах. Ничего бы я так не желала, как торжества вашей партии, а вместе и твоего. А затем, пожалуйста, не заживайся и выезжай 8-го утром в 1/2 десятого. Мы пойдем тебя встречать в понедельник, и ты не заставь нас даром пройтись. Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя жена Аня. (1)
Милый папочка! Я здорова. Приезжай скорее. Твоя Люба. Начала хорошо, но затем сплошала. Слышишь ли, дорогое мое сокровище, изволь описать мне твое заседание в мельчайших подробностях. я твои письма перечитываю по нескольку раз.
(1) далее приписка Л. Ф. Достоевской
72. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Москву.>
<Старая Русса.> 6-го июня 1880 г.
Наконец-то, наконец-то и у нас совершилось событие: мы купили жеребенка. Произошло это совсем неожиданно: бабушка подарила детям по 2 руб. и, проводив ее на железную дорогу, дети стали просить купить жеребенка. Начали присматривать и купили чудесного конька за три руб. Возник важный вопрос: как назвать его? Лиля предлагала назвать Бегунчиком, а Федя настаивал, чтоб назвали Султаном, Богданом, Бочонком. Порешили назвать «Буйным» собственного завода Фед<ора> Федор<овича> Достоевского. Восторг необыкновенный: каждую минуту ходят смотреть: как он ест, что делает и т. д.
Сегодня, 6-го, уехала мама, и нам стало очень грустно. Теперь ты должен скорее воротиться, а то дом совсем опустел. Все мы здоровы и живы, но однообразие томит, и даже ты перестал писать: напр<имер>, вчера от тебя не было письма. Боюсь, что письмо тебя уже не застанет, если ты, послушавшись моего совета, поедешь в воскр<есенье> 8-го. А что это за слух, что празднество отложено до 6-го? Неужели это правда, и нам придется проскучать. Цалую и обнимаю тебя и остаюсь любящая тебя жена Аня, Федя и Лиля.
Как ты зажился в Москве. Что же твоя работа. Просто ужасно!
73. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
<Петербург.> Понед<ельник>. 11 августа 1880 г.
Дорогие мои, я доехала самым благополучным образом и здорова, хотя не спала ни минуты. Дома все нашла благополучно и теперь отправляюсь по делам. Во-первых, пошла в редакцию «Голос», и завтра выйдет публикация, которая повторится и в пятницу. В «Новом Времени» публикация была в субботу, воскресенье и будет завтра, в четверг в субботу. Пантелеевых № готов, и я сегодня уже разошлю его разным лицам. Раздала я много, но все на комиссию, а именно в контору Хлебникова для отсылки по всем желез<ным> дорогам 400 экз<емпляров>
в Новое Время в Москв<у> — 1500
в Общую контору для разносчиков — 100
все верное, но когда получу деньги, неизвестно.
Но все лучше позже, только бы разошлось. Сейчас отправляюсь по всем книгопродавцам, а затем отнесу письмо на почту, чтоб тебя успокоить. «Новое Время» обещало мне деньги за книги завтра. Купила Хомякова, до свиданья, дорогули мои, цалую и обнимаю вас горячо и остаюсь ваша
Нюта.
74. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
<Петербург.> 12 августа 1880 г.
Дорогой мой Федичка, сегодня знаменательный вторник. Дела подвигаются плохо: на деньги я продала лишь на 6 р. 75 к.
15 Кехр<ибарджи> — 3 p. 75
10 Семян<ников> — 2 p. 40
2 господин — 60
6 p. 75
Остальные просят в кредит и приходится дать, иначе ничего не продать: до сих пор взяли:
желез<ные> дороги — 300
Общая контора — 100
Маг<азин> иногородних — 100
Мамонтов — 100
Новое Время — 100
Овсянников для разносчи<ков> — 300
Кузьмин — 50
Кехриб<арджи> — 15
Семянн<иков> — 10
всего — 1200 экз<емпляров>
Но и еще возьмут, я все рассылаю по книжникам, великим князьям, Толстой и прочим выслала.
Вчера вечером была у Леши на могилке. Ночью побоялась спать одна и ночевала у Сниткиных. Вас очень цалую всех, особенно Лилю и Федю и особенно Федю старшего.
Твоя Аня.
Теперь всего 9 час<ов> утра, но посылаю тебе письмо, ибо Петр идет на почту. Многие покупают у нас на дому и притом изъясняются в любви к тебе.
75. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ <В Старую Руссу.>
<Петербург.> 13 августа 1880 г.
Милый Федичка, пишу это тебе на всякий тот случай, что может быть, и не приеду. «Дневник» пошел, и уверяют, что его рвут на части. У меня из 4000 экз<емпляров> дома только 1600, остальные розданы и разосланы. Но из этих только 610 экз<емпляров> куплены на деньги, а остальные даны на комиссию, и результат их еще неизвестен. Хочу подождать еще день, чтобы поглядеть, не придется ли сделать второе издание. Человек сорок приходило покупать по 1-ому экз<емпляру> у меня на дому. Я здорова, но нервы расстроены, так как сплю только по 4 часа в ночь. Береги деток, письмо одно я получила. Поцалуй их покрепче, люблю вас всех донельзя. Но устала так, что едва ноги волочу. Не беспокойся за меня, приеду в пятницу.